Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс

клубной публики окружила местного рыболова, чтобы послушать его транзисторный приемник. Мимо, увязая каблучками в гальке, проковыляла компания девчонок: кто-то в слезах, кто-то в немой тоске, а одна, в глубоком шоке, хохотала и грязно ругалась одновременно. «Что стряслось?» – спросил их Алекс, но ответа не получил: они, не останавливаясь, шли маршем к морю, и та, которая в слезах, уже плюхала по волнам.

Близился конец света, без всякой надежды на спасение. Баллистические ракеты были на расстоянии считаных минут от любой точки земли, астероид или вспышка на Солнце, та, которую мы ожидали. Компания с гитарами, должно быть, тоже услышала эту новость: ребята, собрав манатки, брели по пляжу.

– Что случилось? – прокричала им Хелен. – Что происходит?

– Жуткая авария! – прокричала в ответ какая-то девушка и добавила что-то насчет принцессы Дианы и тоннеля в Париже. – Она погибла!

Мы, конечно, не поверили, но, вернувшись к машине Алекса, послушали радионовости и в полном молчании осторожно двинулись утренними дорогами назад, к дому, под ярким солнцем последнего хорошего дня лета.

Часть четвертая

Зима

И так недолговечно лето наше!

Уильям Шекспир, сонет 18

1998

Расстались мы в январе. Любовь, способная, как нам казалось, пережить все шторма и невзгоды, не выдержала ежедневных поездок Фран в Бейзингсток и обратно.

До того и в течение некоторого времени после я повторял себе, что с готовностью отдам жизнь за Фран Фишер. Ну, допустим, не с готовностью, но отдам. «Забери не ее, а меня», – обращался я к смерти, хотя важная часть такого уговора заключалась в том, чтобы Фран узнала о моей жертве. Уж если выпить яд, то не напрасно. Хочу верить, что и она отдала бы за меня жизнь, по крайней мере в самом начале, хотя готовность умереть – это довольно сомнительное мерило преданности. Быть может, существовала какая-то нисходящая шкала? К примеру, настал день, когда Фран подумала: «Наверное, умереть – это уж слишком, но я готова отдать за него руку»; или, пожалуй, только кисть; затем почку; возможно, палец на ноге… мизинчик? Половину волос, а там и «Забери не меня, а его!». Предположим, Джульетта в миг пробуждения увидела бы Ромео мертвым, но, вместо того чтобы хвататься за спасительный клинок, решила жить дальше, нести свою скорбь, добиваться примирения двух семей… неужели мы бы поставили это ей в вину? А вдруг она бы встретила кого-нибудь другого и жила с ним долго и счастливо? Нет: саморазрушение – это классика жанра. В нашем случае такой возможности не представилось, и мы расстались банально, не драматизируя ситуацию.

Мы всеми силами старались не допустить разрыва. Тех баллов, которые набрала Фран (сплошь «отлично»), ей бы хватило для поступления на театральный факультет любого колледжа; когда начались ее разъезды, я приступил к поискам работы. Понимая, чем чревато открытие этих новых горизонтов (завистью и отчуждением с моей стороны, скрытностью и неловкостью – со стороны Фран), мы наметили ряд стратегий, позволяющих избежать напряга в отношениях. Она получала свободу делать все, что угодно, ходить на тусовки, погружаться в учебу, рассказывать о любимых предметах, а я, в свою очередь, получал свободу приезжать к ней в любое время, знакомиться с ее друзьями – или же вообще не приезжать, как сочту нужным. Сцены ревности исключались; мы планировали проводить вместе три… ну минимум два вечера в неделю.

Я по всей форме был представлен ее родителям и вскоре уже не испытывал к ним никакой неприязни, хотя у них в глазах постоянно читались вопросы: а кто он такой, чтобы мы с ним знались? Стоит ли он нашего внимания? Но мне дозволялось ночевать у них в доме и спать в одной постели с Фран: затаив дыхание, мы дожидались, чтобы они уснули, и только тогда молча, с большой осторожностью начинали заниматься любовью. На выходные мы уезжали поездом в Лондон, чтобы ходить по музеям и смотреть претенциозные фильмы… нет, «ленты»… которые никогда не показывали у нас в городке. Обедали в ресторанах (в ресторанах!), иногда вдвоем, иногда с ее компанией, и я всячески старался не ударить в грязь лицом – прямо как в театральном кооперативе «На дне морском». Я «дозировал свое присутствие» – так выражались мы оба. В их компанию я вполне вписывался – такой же студент, только отставший ровно на год. Мы с ней окончили курсы вождения, и мама подарила мне на семнадцатилетие старенький битый «ситроен», где стекла опускались вручную, а оконные пазы поросли мхом. Когда осень стала перетекать в зиму, мы уезжали на побережье и там гуляли по скалам или пляжам, а потом возвращались в автомобиль, отъезжали в какое-нибудь укромное место, раскладывали сиденья и, никогда полностью не раздеваясь, предавались любви под прикрытием запотелых стекол.

Это была пора нежности, взаимной заботы, и некоторое время нам казалось, что мы сумеем продержаться. Но до какого предела? Стоило ли мне посещать вместе с ней университетские дни открытых дверей? Как она отреагирует, узнав, что я вообще не стал подавать заявление ни в один колледж? У меня была новая работа, был дом на двоих с отцом, была своя компания, да и вообще: с какой стати люди зацикливаются на образовании? Я разбирался в арт-хаусе не хуже Фран, а начитан был даже лучше; только снобы ставят во главу угла высшие баллы и университетский диплом. Я постоянно репетировал в уме эти доводы, готовясь к тому дню, когда придется высказать их вслух.

А в начале ноября у нас произошел несчастный случай. Мы занимались сексом на заднем сиденье автомобиля, хихикали, сталкивались лодыжками и локтями, но я, надевая презерватив, поторопился, и только когда мы в изнеможении откатились в стороны, нам открылась злая шутка судьбы: он попросту исчез, но потом обнаружился, липкий и устрашающий. Мы оба перепугались, и Фран потребовала, чтобы я чуть свет отвез ее в Брайтон за посткоитальной таблеткой. «Не хочу откладывать, – сказала она, – чем скорее, тем мне будет спокойнее», и в сырой предрассветный час понедельника я с водительского места смотрел, как она выдавливает из блистера заветную таблетку и, словно противоядие, обильно запивает водой.

Собственно, это и было противоядие; мы оба вздохнули с облегчением. Но случись ей забеременеть, кому от этого было бы хуже? Мой отец стал родителем в двадцать один год, когда был немногим старше нас; впрочем, брать пример