Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Близился конец света, без всякой надежды на спасение. Баллистические ракеты были на расстоянии считаных минут от любой точки земли, астероид или вспышка на Солнце, та, которую мы ожидали. Компания с гитарами, должно быть, тоже услышала эту новость: ребята, собрав манатки, брели по пляжу.
– Что случилось? – прокричала им Хелен. – Что происходит?
– Жуткая авария! – прокричала в ответ какая-то девушка и добавила что-то насчет принцессы Дианы и тоннеля в Париже. – Она погибла!
Мы, конечно, не поверили, но, вернувшись к машине Алекса, послушали радионовости и в полном молчании осторожно двинулись утренними дорогами назад, к дому, под ярким солнцем последнего хорошего дня лета.
Часть четвертая
Зима
И так недолговечно лето наше!
Уильям Шекспир, сонет 18
1998
Расстались мы в январе. Любовь, способная, как нам казалось, пережить все шторма и невзгоды, не выдержала ежедневных поездок Фран в Бейзингсток и обратно.
До того и в течение некоторого времени после я повторял себе, что с готовностью отдам жизнь за Фран Фишер. Ну, допустим, не с готовностью, но отдам. «Забери не ее, а меня», – обращался я к смерти, хотя важная часть такого уговора заключалась в том, чтобы Фран узнала о моей жертве. Уж если выпить яд, то не напрасно. Хочу верить, что и она отдала бы за меня жизнь, по крайней мере в самом начале, хотя готовность умереть – это довольно сомнительное мерило преданности. Быть может, существовала какая-то нисходящая шкала? К примеру, настал день, когда Фран подумала: «Наверное, умереть – это уж слишком, но я готова отдать за него руку»; или, пожалуй, только кисть; затем почку; возможно, палец на ноге… мизинчик? Половину волос, а там и «Забери не меня, а его!». Предположим, Джульетта в миг пробуждения увидела бы Ромео мертвым, но, вместо того чтобы хвататься за спасительный клинок, решила жить дальше, нести свою скорбь, добиваться примирения двух семей… неужели мы бы поставили это ей в вину? А вдруг она бы встретила кого-нибудь другого и жила с ним долго и счастливо? Нет: саморазрушение – это классика жанра. В нашем случае такой возможности не представилось, и мы расстались банально, не драматизируя ситуацию.
Мы всеми силами старались не допустить разрыва. Тех баллов, которые набрала Фран (сплошь «отлично»), ей бы хватило для поступления на театральный факультет любого колледжа; когда начались ее разъезды, я приступил к поискам работы. Понимая, чем чревато открытие этих новых горизонтов (завистью и отчуждением с моей стороны, скрытностью и неловкостью – со стороны Фран), мы наметили ряд стратегий, позволяющих избежать напряга в отношениях. Она получала свободу делать все, что угодно, ходить на тусовки, погружаться в учебу, рассказывать о любимых предметах, а я, в свою очередь, получал свободу приезжать к ней в любое время, знакомиться с ее друзьями – или же вообще не приезжать, как сочту нужным. Сцены ревности исключались; мы планировали проводить вместе три… ну минимум два вечера в неделю.
Я по всей форме был представлен ее родителям и вскоре уже не испытывал к ним никакой неприязни, хотя у них в глазах постоянно читались вопросы: а кто он такой, чтобы мы с ним знались? Стоит ли он нашего внимания? Но мне дозволялось ночевать у них в доме и спать в одной постели с Фран: затаив дыхание, мы дожидались, чтобы они уснули, и только тогда молча, с большой осторожностью начинали заниматься любовью. На выходные мы уезжали поездом в Лондон, чтобы ходить по музеям и смотреть претенциозные фильмы… нет, «ленты»… которые никогда не показывали у нас в городке. Обедали в ресторанах (в ресторанах!), иногда вдвоем, иногда с ее компанией, и я всячески старался не ударить в грязь лицом – прямо как в театральном кооперативе «На дне морском». Я «дозировал свое присутствие» – так выражались мы оба. В их компанию я вполне вписывался – такой же студент, только отставший ровно на год. Мы с ней окончили курсы вождения, и мама подарила мне на семнадцатилетие старенький битый «ситроен», где стекла опускались вручную, а оконные пазы поросли мхом. Когда осень стала перетекать в зиму, мы уезжали на побережье и там гуляли по скалам или пляжам, а потом возвращались в автомобиль, отъезжали в какое-нибудь укромное место, раскладывали сиденья и, никогда полностью не раздеваясь, предавались любви под прикрытием запотелых стекол.
Это была пора нежности, взаимной заботы, и некоторое время нам казалось, что мы сумеем продержаться. Но до какого предела? Стоило ли мне посещать вместе с ней университетские дни открытых дверей? Как она отреагирует, узнав, что я вообще не стал подавать заявление ни в один колледж? У меня была новая работа, был дом на двоих с отцом, была своя компания, да и вообще: с какой стати люди зацикливаются на образовании? Я разбирался в арт-хаусе не хуже Фран, а начитан был даже лучше; только снобы ставят во главу угла высшие баллы и университетский диплом. Я постоянно репетировал в уме эти доводы, готовясь к тому дню, когда придется высказать их вслух.
А в начале ноября у нас произошел несчастный случай. Мы занимались сексом на заднем сиденье автомобиля, хихикали, сталкивались лодыжками и локтями, но я, надевая презерватив, поторопился, и только когда мы в изнеможении откатились в стороны, нам открылась злая шутка судьбы: он попросту исчез, но потом обнаружился, липкий и устрашающий. Мы оба перепугались, и Фран потребовала, чтобы я чуть свет отвез ее в Брайтон за посткоитальной таблеткой. «Не хочу откладывать, – сказала она, – чем скорее, тем мне будет спокойнее», и в сырой предрассветный час понедельника я с водительского места смотрел, как она выдавливает из блистера заветную таблетку и, словно противоядие, обильно запивает водой.
Собственно, это и было противоядие; мы оба вздохнули с облегчением. Но случись ей забеременеть, кому от этого было бы хуже? Мой отец стал родителем в двадцать один год, когда был немногим старше нас; впрочем, брать пример
