Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Тайная дружба с королевой не такая вещь, чтоб оставаться в бездействии. Происходят новые свидания во дворце, но только под величайшим секретом, потому что иначе ее величество может возбудить подозрение придворных мужского и женского пола, зорко следящих за ней. 2 февраля, в день «процессии кавалеров голубой ленты», было говорено о многом, но преимущественно о монсеньоре де Рогане. Бедный монсеньор, если б у тебя было три длинных уха, то и тогда бы ты услышал этот разговор.

Но при следующем свидании не замолвить ли ей доброго словечка о тебе? Ты сам должен сказать его, счастливый кардинал, или по крайней мере написать, а наша покровительница-графиня передаст его по принадлежности. 21 марта отправляется умоляющее письмо, это было первое письмо кардинала к королеве, за ним следуют две сотни других. На письмо отвечают словесно через посланную, затем автограф королевы появляется на золоченой бумаге, и все это передается нашей покровительницей-графиней, которая хлопочет изо всех сил и со степенной важностью римского авгура делает свои предсказания. Дело на полном ходу. Дофина, по рассказам графини, хотя некогда и негодовала на монсеньора, но теперь, сделавшись королевой, забыла все. Она добрая, снисходительная, но, к сожалению, окружена лукавыми Полиньяками и другими да иногда страдает безденежьем.

Марию-Антуанетту, как читателю, вероятно, известно, немало упрекали за недостаток этикета. Даже теперь, когда другие обвинения против нее преданы забвению, обвинение в недостатке этикета пережило ее. В замке Гам в эту минуту (1833), может быть, Полиньяки и компания ломают себе руки и причину своего заключения приписывают ей. Но во всяком случае, она пренебрегала этикетом: так, однажды, когда у нее сломался экипаж, она села в наемную карету. В Трианоне она постоянно гуляла в соломенной шляпке и кисейном платье. С тех пор как узел этикета был развязан, французское общество рушилось и наступили изумительные «ужасы Французской революции». На каком волоске, подумаешь, висит дамоклов меч над нашею несчастной землей!..

Высокорожденная! В какую бездну низвергли тебя! Есть ли хоть одно человеческое сердце, которое не почувствовало бы сострадания к тебе, вспомнив о длинных месяцах и годах твоего позора? О твоем детстве в императорском Шенбрунне, где заботились, чтобы грубое дыхание ветра не коснулось твоего лица, где твоя нога покоилась на мягком ковре, а твой взор встречал только роскошь и великолепие? И затем о твоей смерти и страданиях, для которых гильотина и Фукье Тенвиль были благодетельным концом? Взгляни, о человек, рожденный женою, как поседела от горя эта прелестная голова, потух блеск этих глаз, опухли веки и по лицу разлилась мертвенная бледность. Простое, жалкое платье, сшитое собственными руками, прикрывает царицу мира. Роковая телега, на которой ты сидишь, бледная и неподвижная, окруженная проклятиями, остановилась; народ, опьяневший от мщения, снова хочет упиться им при виде тебя. Насколько видит глаз, всюду виднеется море голов; воздух оглашается торжествующими криками. Полумертвая еще раз испытывает последнюю муку; на ее испуганном лице, которое она спешит закрыть руками, еще раз появляется румянец стыда и отчаяния. Неужели нет сердца, которое бы сказало: «Господи, сжалься над нею!» О таком сердце нечего думать. Думай только о распятом страдальце, которому ты молишься и которому пришлось испить еще более горькую чашу мучений, восторжествовать над ними и создать «святилище скорби» для тебя и всех несчастных. Скоро кончится твой тернистый путь. Еще один последний взгляд на Тюильри, где жизнь твоя была так легка и где детям твоим не придется жить. Голова твоя на плахе; секира падает… мир онемел, – этот дико ревущий мир, со всем его безумием, исчез для тебя…

Высокорожденная красавица, в какую бездну низвергли тебя! Покойся в твоем невинно-грациозном уединении, которое еще не осквернили грубые руки, – я не потревожу тебя. Да будет священна для меня завеса, скрывающая королевскую жизнь. Вина твоя во Французской революции заключалась в том, что ты была символом тысячелетнего греха и преступлений, что варфоломеевские ночи, жакерии, драгонады и оленьи парки переполнили чашу человеческого терпения и довели народ до безумия. Тебе не суждено было быть ни женою Кромвеля, ни Наполеона, – они сами по себе невысокого происхождения, но благодаря потрясениям и смутам играли в государстве высокую роль. Как счастливы, достойны были бы вы оба бедными крестьянами! Но злая судьба создала вас королем и королевою, и вы сделались предметом удивления и притчею на все времена.

Глава VIII Обе господствующие идеи соединяются

«Итак, графиня де Ламотт втерлась в доверие королевы? И эти золоченые автографы действительно написаны королевой?» – Читатель, не забудь унять свое ненасытное научное любопытство! Мне только известно, что существует некто Вильет де Рето, украшенный усами, гражданин мошенничества, товарищ графа де Ламотта, искусно подделывающий чужие подписи. Известно также, что графиня проникла в Трианон – к привратнику. Кроме того, как допускает и сама г-жа Кампан, она встретилась у одного акушера в Версале с достойным камердинером королевы Лекло или Декло, так как относительно имени существует разногласие. С этими или подобными людьми она может в задних комнатах дворца (особенно в позднее время) поймать на лету какую-нибудь шутку или слизнуть пену со стакана шампанского. Далее пока не будем разоблачать ее достоинств или анатомически разбирать их, а предоставим ей самой осуществить волю судьбы.

Скептик, видишь ли, как, в ожидании неизреченного свидания, кардинал, освещенный луною, прогуливается по задней террасе? Он совершенно закутан, оглядывается с беспокойством и страхом и ищет тени. Она идет, укутайся хорошенько в свой плащ, нахлобучь шляпу, потому что ее провожают. Но нет, – это добрый камердинер Лекло, – его сейчас же отсылают как ненужного. Но тем не менее заметь его, монсеньор, тебе придется с ним встретиться в другое время. Монсеньор не обращает внимания, – все его сердце теперь устремлено на неизбежное свидание, на золоченый автограф. Камердинер Лекло? Да мне сдается, что у него фигура Вильета, гражданина мошенничества! Не может быть!

Но каким образом графиня уладила дело с Калиостро? Калиостро, уехав из Страсбурга, находится теперь далеко, парит где-нибудь в мрачном пространстве и прибудет сюда не ранее как через несколько месяцев, – одни только шифрованные предсказания его здесь. Здесь или там, но, во всяком случае, Калиостро может быть полезен нашей графине. С первого взгляда ее гениальный глаз подметил, что в нем целая бездна лжи, тщеславия, обжорства и дерзкого тупоумия, состоящая из перегнившего, но жирного элемента, весьма удобного для растения, которое она хочет развести. Она в состоянии обмануть того, кто обманывал всю Европу. Что значат все его голубки, дьявольское масонство, египетский эликсир для ветреной болтуньи, практической Ламотт? Хорошие или дурные поступки стекают с нее, как с клеенки. Между тем на словах она уважает его, масло лести – лучшее патентованное средство, предотвращающее все недоумения.

Впрочем, графом Калиостро овладевает по временам неприятное чувство, – ворон не любит ворона. Но что делать ему? Если она частью уже разыгрывает «его» роль, то разве он не может во всякое время опрокинуть ее чашу и ее самое выбросить за дверь? Нередко, в веселых оргиях, эта соблазнительная графиня, имеющая, может быть, виды на его сердце, кажется ему одною из тех воздушных бабочек, которые порхали вокруг него во всех странах и которых он проглатывал своим свирепым рылом.

Кардинал де Роган совершенно спокоен, находясь под покровительством соблазнительной графини и шарлатана из шарлатанов. Его вулкан, удаленный от всего мира, клокочет незаметно в густом египетском тумане. Он видит перед собою движущиеся фигуры, похожие на людей, но не старается хорошенько вглядеться в них. Друзья смеются над ним, он отвечает молчанием, но если их шутки заходят далеко, то разражается нелепым, страшным взрывом. Друзья, да и все человечество, представляются ему движущимися тенями, – милость королевы, вот в чем заключается все его существование.