Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Воспитанная таким оригинальным способом, между кухней и салоном, с большими претензиями и маленькими средствами, наша маленькая модистка обладает «если не личиком красавицы, то некоторой пикантностью», черными волосами, голубыми глазами и характером, который автор настоящего очерка считает неразъяснимым. Пусть психологи попытаются объяснить его! Жанна де Сен-Реми жила действительно и даже в разное время напечатала три объемистых тома своей автобиографии с неизвестным количеством записок, которые всякий может читать, но не понять13. Странные тома! Они скорее походят на крик ночных птиц, испуганных факелами охотников, чем на толковое изложение бесперого двуногого. Если допустить, что все ее показания ложны, то невольно спросишь: как мог смертный лгать до такой степени?

Психологи жестоко ошибаются, когда стараются найти в каждом человеческом характере совесть. Так как они большей частью созерцательные затворники, признающие нравственность душой жизни, то и судят весь мир этим способом, а между тем, в чем согласны и практические люди, жизнь может идти и без этой прихоти. В чем заключается вся суть жизни? В силе воли.

Но углубись дальше, и ты найдешь более общий характеристический корень: пищеварение. Пока пищеварение продолжается, жизнь, говоря философским языком, не может угаснуть; оно образует достаточно воли, т. е. желаний и намерений, составляющих волю. Тот, кто видит не дальше кладовой или гостиной – последняя служит также отделением кладовой, – не нуждается в мировой теории, в вере, как ее называют, или в правилах долга. Предоставляя миру забавляться этой теорией, он полагает свою главную цель в теории и практике способов и средств. Не в добре или зле заключается его идеал, а в сноровке.

И теперь, устранив препятствие, мы предоставляем психологам взглянуть на это дело с более смелой точки зрения. Пусть посмотрят они на бойкую Жанну де Сен-Реми, как на искру деятельной жизни, не развившуюся в волю, но полную всевозможных желаний и брошенную в ту стихию жизни, которую мы видели. Тщеславие и голод, принцесса крови, отец которой продал свои «невыразимые», воспитанница любвеобильной графини с ветреными надеждами, заурядная субретка, модистка, светская барыня без денег – все эти обстоятельства соединились, чтоб сделать ее положение в мире самым грустным и жалким. Она принадлежит к тому легкомысленному классу, который varium semper et mutabile. Затем она светская дама, хотя и без денег, капризная и кокетливая, с чувствительным сердцем, то грустная и задумчивая, то веселая, прибегающая к противоречивым решениям, смеющаяся и плачущая без всякого повода, хотя эти действия и называются признаками рассудка. Какой лестью, прислужничеством, унижением приходилось ей пробивать дорогу, сколько предстояло ей борьбы из-за денег, так как, кроме них, она не знает никакого производительного промысла. Мысль едва ли в ней существует, а только сноровка и хитрость. Она наделена рысьими глазами, которые могут видеть одни только верхушки, но дальше не в состоянии проникнуть. Каждая отдельная вещь, каждый день представляются ей в новом виде. Так кружится ее пылкая душа среди беспорядочного вихря золоченых лоскутьев, бумажных обрезков и благоприятных обстоятельств. Вероятно, и ты, читатель, за твои грехи встречал подобные прелестные создания, очаровывавшие тебя своими веселыми глазами и причудливыми капризами. Их можно видеть и в высшем кругу, и даже в литературе. Они жужжат и порхают на грациозных крыльях и с изумительным искусством отыскивают себе мед – они неприручимые, как мухи!

С изумительным искусством отыскивают мед, говорим мы, и действительно, это качество составляло принадлежность графини Сен-Реми. Ее инстинкт гениален, чуден, ее аппетит ненасытен. В спекуляциях подобного рода, несмотря на все отсутствие у нее идеи, она перещеголяет целую сотню мыслителей. И такая-то неприручимая муха, мадемуазель Жанна, жужжит теперь в дилижансе, отправляющемся в Бар-сюр-Об, чтоб взглянуть и обнюхать кувшины с медом, расставленные в Фонтетте, и узнать – нет ли в них трещины.

Но увы, в Фонтетте мы только с грустным чувством можем любоваться соломенными крышами, под кровом которых нас выкормили, фермерами, любезно предлагающими нам топленое молоко и другие деревенские яства, – но никому не хочется расстаться с собственностью, за которую, хотя и недорого, но все-таки заплачены деньги. Итак, к кувшинам с медом нет доступа. Между тем в это время некий мсье де Ламотт, рослый жандарм, живет в Бар, куда приехал в отпуск из Люневиля, дарит нас своим вниманием, даже усиливает это внимание, потому что у нас пикантное личико, бойкий язык, ловкие кошачьи манеры, тридцать фунтов пенсиона и надежды. Положим, что мсье де Ламотт теперь только рядовой, но рядовой в корпусе жандармов, а разве отец его не пал, сражаясь во главе своего отряда под Минденом? Отчего девице Сен-Реми, в силу графского титула, не сделать его также графом и тем выдвинуть его по службе? И дело действительно было покончено, прежде чем истек срок отпуска. Неприручимая муха опять зажужжала, выйдя замуж за Ламотта, и если не добыла меда, то ускользнула от пауков. Теперь она в Люневиле кокетничает и капризничает, но положение ее все-таки довольно безутешно.

После четырех долгих лет Ламотт, или, как мы будем теперь называть его, граф Ламотт бросает в сторону свое оружие (к несчастью, один только мушкет) и делается гражданином, т. е. человеком, созданным не для того только, чтоб его убивали. Но увы, холодный мрак окружает теперь жизнь Ламоттов.

Правда, графиня Буленвилье шлет чувствительные письма, но королевские финансы тем не менее сильно расстроены. Без личных настоятельных просьб ни один пенсионер двора, получающий даже самое скудное содержание, не может надеяться на прибавку. Между тем в Люневиле светит солнце, существует жизнь, но только не парижская, а какая-то неполная, бедная. Лавочники делаются настойчивее, самые смелые выдумки не действуют на них, одни только деньги в состоянии успокоить их. Комендант города, маркиз д’Отишан14 соглашается с графиней Буленвилье, что самое лучшее средство – это отправиться в Париж, куда он и сам намерен ехать.

О, изменник маркиз! Его план виден насквозь, он имеет смелость волочиться за королевским отпрыском или по крайней мере намекает, что имеет право это делать. Оскорбленный граф де Ламотт, не теряя времени, как мы уже сказали, подает в отставку и бросает свое огнестрельное оружие. Король теряет рослого солдата, мир приобретает нового плута, а мсье и мадам де Ламотт в это время садятся в дилижанс, отправляющийся в Страсбург.

Но доброй графини Буленвилье уже нет в Страсбурге, она отправилась в Саверн с визитом к кардиналу и князю Людовику де Рогану. Наконец-то, по воле судьбы, наступило время, когда, после долгого странствования по различным путям, из девятисот миллионов обитателей земного шара эти два обитателя, назначенные друг для друга, сойдутся лицом к лицу.

Безумный кардинал, убедившись, что никакие земные средства, даже подкуп трианонского привратника, не помогут ему, решился прибегнуть к сверхъестественным силам, к искусству Калиостро, который отныне будет руководить всеми его идеями и действиями. Для голодающего гения графини Ламотт кардинал и Калиостро должны были иметь значение. Нетрудно вообразить, какое удивление, какой вздох вырвался из ее груди при виде неисчерпаемого богатства (громадные долги в этом случае бывают невидимы), находящегося в руках безграничной глупости, и какая надежда затем осенила ее. Но увы, что значит в глазах именитого кардинала какой-нибудь бедный отпрыск королевской крови, хотя и с пикантным личиком? Пребывание доброй Буленвилье в Саверне может продлиться не более трех дней, и затем, после всевозможных чувствительных сцен и слез, графине де Ламотт и ее мужу придется ехать с ней в Париж, чтоб добиваться новой милости при дворе. Но если небо снова омрачится, то неясный еще теперь призрак в Саверне может послужить предвестником хорошей погоды.

Глава VI Соединятся ли две господствующие идеи?