Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

По-видимому, природа и искусство соединились вместе, чтоб создать князя Людовика. Хотя его особа украшена всевозможными регалиями и облечена в кардинальскую мантию, но, в сущности, он представляет безобразную смесь противоречий, беспечности, несправедливости, безумных страстей и нелепых привычек. Только благодаря своей пурпуровой мантии и блестящей обстановке держится этот человек, – без этих атрибутов он бы рассыпался в прах. Ему были присущи некоторые душевные порывы, по временам он даже обнаруживал проблески ума и речь его была не лишена огня. Однако он как бы был осужден на неподвижность и бездействие, подавляемый массой своего жирного материала. Если вспомнить об этом, то не представит ли он нам верное изображение жалкого грязного вулкана, который постоянно кипит и клокочет, окруженный непроницаемым облаком паров, пока наконец сильный порыв ветра не произведет в нем страшно нелепого извержения. Вот истинный характер князя Людовика, если б даже разукрасить его большими почестями. Позорное зрелище, которое мир видел не раз, но желалось бы, – хотя, к сожалению, и нельзя надеяться, – чтоб мир не видел его более! Разве не представляется самому бедному Рогану высочайшим безумием, что он облечен в сан пастыря и кардинала Церкви? Безнравственный, развратный человек делается кардиналом, символом, краеугольным камнем невидимой святыни в этом мире. Если б житель Сатурна мог видеть это, то, вероятно, лопнул бы от смеха или упал в обморок от страха и сожаления.

Князь Луи, участвуя в страсбургской церемонии, надеялся произвести некоторое впечатление на прелестную, юную дофину, но, по-видимому, не имел успеха. Может быть, в такие трудные великие дни для пятнадцатилетней невесты и дофины прелестную Антуанетту занимали другие мысли, а может быть, чистая душа ее бессознательно прочла на лице его следы разврата и диких страстей и инстинктивно отвернулась от него.

Между тем в этот же год он отправился послом в Вену, в сопровождении «двадцати четырех пажей благородного происхождения», одетых в красные штаны, и с такой великолепной свитой и пышностью, что даже его громадные доходы погрузились от этого в неоплатные долги. Кроме того, его сопровождал доверенный иезуит, потому что везде дело обыкновенно устраивалось так: Роган представлял мантию, а аббат Жоржель был в ней спрятавшимся человеком или автоматом. Таким образом, Роган видит раздел Польши, или, скорее, Жоржель видит вместо него, – потому что он может сделать? Он только щеголяет своими красными пажами, которые, между прочим, «занимаются контрабандой» самым бессовестным образом; будущий кардинал въезжает верхом в католическую процессию, потому что она загораживает ему дорогу, охотится, волочится, устраивает сарданапаловские пиры, невиданные в Вене. Аббат Жоржель каждые две недели посылает от его имени депеши. В одной из них он упоминает, как «Мария-Терезия стояла с платком в одной руке и плакала о бедствиях Польши, а в другой держала меч, готовый разрубить ее на части, чтоб присвоить себе следующую долю». Эта несвоевременная шутка сделалась для князя источником многих неприятностей, потому что министр д’Эгильон (даже вопреки своим обязанностям) показал это письмо королю Людовику, король – Дюбарри, чтоб подсластить ее ужин, причем посмеялся над ним. Дело обратилось в придворную шутку, дошло до Марии-Антуанетты, и та запомнила ее. Кроме того, носился слух, что будто бы Роган хулил перед Марией-Терезией ее дочь, но этот слух можно принять за сплетню, потому что набожная императрица не любила и даже презирала его и сильно старалась, чтобы удалить его из Вены.

Таким образом, в розовых мечтах и лунатизме, просыпаясь только для того, чтоб выпить полную чашу наслаждений и затем снова уснуть и предаться мечтам, проводит будущий кардинал свои дни. Жалкий человек! Наш мир не был создан во сне, и в нем не совсем-то удобно спать и мечтать. В этом «ткацком станке времени» (на котором более девяти миллионов голодных людей неустанно ткут и работают) так много нитей срываются с их «вечного веретена», а быстрый невидимый челнок уносится на край света. В то самое время презренный Бёмер, о котором ты не имеешь никакого понятия, плетет из бриллиантов и золота нить, которая впоследствии чуть не задушит тебя.

Между тем Людовик, возлюбленный навеки, покинул свой Олений парк и, посреди едва сдерживаемых насмешек целого мира, занял свое последнее жилище в Сен-Дени. Чувствуя приближение смерти (оспа одержала победу, и даже Дюбарри покинула его), он, как рассказывает аббат, почил в бозе… Итак, он почил, мрак ночи одел его, и ему не придется уже более оскорблять лик солнца. Оставив его, мы теперь перейдем к изображению если не самой крайней пошлости, то забавных вариантов ее.

Людовик XVI вступил на престол и делает замки под руководством сира Гамена, его прелестная дофина сделалась королевой. Роган воротился из Вены, чтобы выразить соболезнование и принести поздравление. Он привез письмо от Марии-Терезии и надеется, что королева не забудет распорядителя страсбургской церемонии и своих старых друзей. Небо и земля! Королева не хочет видеть его, а приказывает прислать ей письмо. Сам король коротко отвечает ему, что «потребует его, когда он понадобится».

Увы! Наше положение при дворе самое деликатное и непрочное. Мы как будто постоянно кружимся на краю бездонной пропасти. Остановишься, не устоишь на ногах и полетишь вниз, неловкое движение также грозит падением. Еще за минуту перед тем Роган вальсировал лучше всех, но вдруг потерял равновесие и с возрастающей быстротой, следуя геометрической прогрессии, летит пятками вверх.

Всякий сочувственный ум поймет, какое действие произвело это падение на человека с таким бешеным характером, каким был наделен бедный Роган. Его как будто ошеломило, в нем взволновалась вся кровь, напряглись нервы и мозг, а в ушах начался шум как бы от расходившегося ветра. Падение, подобное падению сатаны! Положим, что многих людей удаляли со двора, и каждый из них переносил эту невзгоду, как мог. Шуазель в том же году покинул двор, улыбаясь и грозясь, и увлек за собой чуть не половину довольных двором. Наш Вольсей, хотя некогда ego et rex meus, мог, как говорят, без горячечной рубашки прогуляться в свой монастырь и здесь, перебирая четки, спокойно ожидать другого, более долгого пути. Мелодичный, нежный Расин, когда король поворотился к нему спиной, издал лишь один жалобный стон и с покорностью умер. Но случай с коадъютором Роганом отличался от всех других. В нем не было настолько честности, чтобы умереть, твердости, чтобы жить, и веры, чтобы перебирать четки. У него был вулканический характер, беспорядочный и безрассудный в самом основании. При этом вся его карьера при дворе походила на игру, где потеря козыря, т. е. сердца королевы, могла бы ему причинить только бесплодное отчаяние. Другой игры у него не было ни в этом мире, ни в будущем. А тут еще неугомонный вопрос: за что такая немилость? По-видимому, насмешка его или Жожеля над «платком в одной руке и мечом в другой», накликавшая, может быть, все это горе, давно испарилась из его памяти. Выглядывая из своей дымящейся сопки, он может видеть, как там, в лазурном царстве, некогда бывшем и его достоянием, вращаются, вкушая райское блаженство, все эти графини де Марсан, Ришелье, Полиньяки и другие счастливцы, между тем как он!..

Но надежда, как известно, вечно живет в человеческом сердце. Отвергнутый Роган устремляет все свои помыслы, способности и желания к одной цели, – он или достигнет этой цели, или угодит в сумасшедший дом. К каким средствам не прибегал он, сколько дней и ночей потратил на совещания и размышления, сколько писем исписал, перепробовал интриг и съел ужинов – все напрасно! Желанная цель – это его утренняя и вечерняя молитва. Он падает под бременем неудач, встает, чтобы снова упасть. Взгляните на него, когда он в красных чулках в сумерках бродит в Трианонском саду, подкупает привратника, хочет видеть королеву наперекор этикету и судьбе. Может быть, она сжалится над его долгом и страданием, прикоснется к нему и исцелит его. Экипаж ее величества быстро мчится мимо вместе с сидящими в нем особами, головы которых украшены высокими перьями. Кардинала узнают по его красным чулкам, но не глядят на него, а смеются и оставляют его стоять, подобно соляному столбу.