Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Зачем не купит его наша прелестная Мария-Антуанетта, сделавшаяся теперь из дофины королевой? Нет в целом мире шеи достойнее носить его. Оно только и сделано для нее. Но увы, Бёмер! Король Людовик знает толк в бриллиантах, но не богат деньгами, даже сама королева отвечает, как подобает королеве: «Мы более нуждаемся в военных кораблях, чем в ожерельях!» Не без неприятного чувства обращается Бёмер к королю и королеве Обеих Сицилий, но все напрасно. На коронованные головы надеяться нечего, ни одна из них не в состоянии истратить восьмидесяти тысяч фунтов. Век рыцарства миновал, и наступил век банкротства. Мрачное, тяжелое предчувствие потрясает все троны: банкротство уже стучится в дверь, и ни один министр не в силах загородить ему дорогу. Оно пытается войти, а за ним уже виднеется громадная огненная лава демократии. Короли «со страхом озираются вокруг» и думают о других вещах, а не об ожерелье.

Наступили печальные дни и ночи для бедного Бёмера, и много обещавший год (1780-й, как мы наконец допытались) оказался в его календаре еще более мрачным, чем все другие. Напрасно в бессонные ночи он будет ломать голову, чтоб разрешить задачу, задача эта неразрешима, как «Карданово правило», – бриллиантовое ожерелье не может быть продано.

Глава IV Сродство: две господствующие идеи

Никогда ни одно, даже самое ничтожное человеческое дело не остается изолировано и покинуто на произвол судьбы. Весь шумный мир, вся стихия таинственной, неустанной силы окружает, подхватывает, толкает его взад и вперед и из всякой вещи – будь то предмет, полный жизни, или сгнивший навоз – извлекает пользу. Нередко для человека, только что закончившего какое-нибудь маленькое дело, бывает интересен следующий вопрос: какой крючок или какие крючки захватят мое маленькое дело и будут кружить его в этом необъятном мировом вихре? Нам нечего говорить, что этот вопрос, даже в самых простых случаях, поставит в тупик всю королевскую академию. Добрая Летиция! В то время, когда ты кормишь грудью твоего маленького Наполеона и он своими большими глазами отвечает на твою материнскую улыбку, мало-помалу приближается знаменитая Французская революция с ее федерациями на Марсовом поле, сентябрьскими убийствами и толпой у пекарен в очереди; Дантон, Демулен, Робеспьер, напоминающий Тартюфа, сидящие теперь на школьной скамье, и Марат, составляющий лошадиное лекарство9, – готовят ему блестящую арену.

В то время как Бёмер занят своими бриллиантами, выклевывая их «из торговли», а его рабочие обтачивают их, некий коадъютор и кардинал забавляется охотой и дает ужины в Австрии, и для него-то преимущественно так хлопочет Бёмер и его рабочие. Удивительно, что безумный ювелир, делающий в Париже безумное ожерелье, и безумный посланник, делающий промахи и задающий пиры в Вене, люди, по-видимому, не имеющие ничего общего, отдаленные друг от друга, как полюсы, ежечасно куют друг для друга чудные крючок и петлю. В один прекрасный день они соединят их вместе и, на удивление всего человечества, превратят в искусственных сиамских близнецов.

Князь Луи де Роган принадлежит к числу тех избранных смертных, которые родятся для почестей, но, как все люди, и для всевозможных треволнений. О его родословной могли бы многое рассказать те люди, которые интересуются этим предметом, но если взвесить хорошенько, то и из их рассказов выжмешь немного. Запасшись усердием и верой, его род можно проследить за одно или два столетия, но затем он смешивается с «королевской кровью Бретани» и в конце концов оставляет огромный пробел, отмеченный только одним выдающимся качеством – грехопадением человека. Нас, впрочем, интересует только одно обстоятельство, что его родственники постоянно держались вблизи королевского дома и тут пользовались всем, чем можно было пользоваться. В особенности им нравился сан кардинала или комендатора. Должность эта была самая спокойная, не требовавшая особого труда, но зато в других должностях, где предстояло что-нибудь делать, в должности военачальника, например, и т. п. (чему примером может служить бедный кузен Субиз при Росбахе), они не были так счастливы10. Теперешний страсбургский коадъютор, князь Людовик, по случаю великого торжества, занял место своего дяди, кардинала-архиепископа, еще находящегося в живых и не передававшего ему своего сана, но внезапно заболевшего в тот день. Счастливому коадъютору выпало на долю встречать юную, прелестную, трепещущую дофину Марию-Антуанетту при ее первом вступлении во Францию; как человек высокого роста и статный, он играл видную роль в этой церемонии. О других его деяниях до этого времени скромной истории не остается ничего более, как молчать.

И действительно, если даже снисходительно относиться к нему, то невольно возникает вопрос: какие дела мог совершать бедный Роган? Каждое дело требует известных способностей, энергии, ясного, верного понимания – и всего этого недоставало ему. Воспитанный с самого рождения на изысканных физических блюдах, не имея перед собою лучшего духовного учения и лучших правил в жизни, кроме тех, которые преподавал двор возлюбленного Людовика, он был наделен способностью – что ему еще больше вредило – подмечать зло и презирать его, но лишен энергии отталкивать его, освобождаться от него. Он, достигнув зрелого возраста, обнаружил только дитя страсти и желания и в этом мире несвязной лжи и безумия сам превратился в какую-то безыменную массу безумной непоследовательности, прикрытую только условным приличием и мантией будущего кардинальства.

Разве интрига, мог сказать Роган, не промысел нашего мира, да разве целый мир, в сущности, не есть интрига? Ты видишь, что король в своем Оленьем парке – бог этого пошлого мира, а в битве жизни боевым знаменем нам служит юбка метрессы. Вот твои боги, Франция! При подобных странных обстоятельствах каковы были убеждения и верования бедного Рогана? Был ли он атеист? Нет, он скорее следовал макиавеллизму и непоколебимо верил, что «имбирь приятно жжет рот». Поэтому запасайся свежим и лучшим имбирем, усерднее жуй его – вот и все твое дело, да и то только на один день.

Имбиря, бедный Луи де Роган, достаточно настолько, насколько его можно купить за деньги или дипломатией с заднего крыльца для удовлетворения пяти чувств, для удовлетворения же шестого чувства есть еще более сильный имбирь, это преимущество перед твоими собратьями, заключающееся в обладании более красивым чепраком, чем у них. Страсбургский коадъютор, великий раздаватель милостыни, командир ордена Св. Духа, кардинал, комендатор св. Вааста Аррасского (одна из самых доходных статей в этом мире) – вот титул, который ожидает монсеньора. Всего этого помогает ему достичь его иезуит-опекун, хитрый аббат Жоржель, и торжественно ведет его к почестям, несмотря, хорошая ли погода или ветер при дворе, и заботливо укутывает своего жирного сонного питомца. Говоря мимоходом, этот аббат – весьма деятельное существо и вполне предан монсеньору. Своей паутиной он опутал весь мир, а сам молча посиживает в центре и выжидает добычу. Напрасно король и королева восстают против монсеньора. «Я был у Морепа в 6 часов утра, – говорит, кивая своей лоснящейся головой, лиса, – и уладил все к лучшему». Упомянув здесь о Жоржеле, мы не можем не заметить, что этот иезуит был преоригинальное создание. По наружности вы его примете за человека, по крайней мере за подобие человека, по внутренним же качествам вы сочтете его за камень. А между тем все дышащие существа, даже каменные иезуиты, обладают непонятной симпатией. Иначе как мог бы хитрый аббат и телом и душой предаться ленивому монсеньору? Каким образом могла бы бедная синичка, пренебрегая своими собственными яйцами и интересами, кормить неуклюжую кукушку и воображать, что ее труды вполне вознаграждены, когда глупый птенец примется жиреть. С помощью иезуитов или других каких-либо средств, Людовик Роган, без всякого участия со своей стороны, делается комендатором св. Вааста и так твердо исполняет там свою роль, что едва ли другой какой комендатор с тех пор, как основал это учреждение король Тьерри, исполнял ее лучше.