Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Ни один человек в мире не успел бы так скоро приехать, как монсеньор, если б он только смел это сделать. Но золоченый автограф не приглашает его, не позволяет ему ехать, – все автографы, полученные им, отрицающего, отсрочивающего содержания. Придворные интриги, постоянные интриги! Если б дело не шло о каком-нибудь ожерелье или другой прихоти, кто знает, может быть, его никогда бы и не пригласили (так непостоянны женщины), а забыли и заставили гнить здесь, как эту розу в попурри? Наша благодетельница-графиня так осторожна в этом деле, подобной осторожности мы еще никогда не видали в ней. Тем не менее, при помощи ловких перекрестных вопросов, ему по крайней мере удалось узнать, в каком положении находится дело. Королеве хочется иметь ожерелье – разве женщине в подобном случае нельзя добиться успеха? Королева может заплатить за него, только в сроки, но этот скупой муж… Одним словом, ей не хочется принять прямого участия в этом деле.

Поэтому не найдется ли смертный, который в этом деле действовал бы за нее, – вот в чем вопрос? И если найдется, то это не кто иной, как монсеньор. Наша графиня рискнула издалека намекнуть на монсеньора, но сомневается в его скромности относительно денежных дел. В скромности? – А я в розовой аллее? – Не кипятись, кардинал. Доверие рождается из опыта, твой час близок.

Между тем Ламотты оставили свои визитные карточки во всех респектабельных домах Бар-сюр-Оба, и наш драматург снова очутился в Париже за кулисами. – Что за причина, монсеньор, что она так осторожна с тобой и заставляет тебя страдать и никнуть головой, подобно плакучей иве, в этом скучном Саверне, томиться в розовой аллее, подогревая только ответами, что твой час близок? – Небо и земля! Наконец, в последних числах января, этот час настал. Взгляни на этот золоченый автограф, в нем написано: «Приезжайте в Париж по случаю маленького, деликатного дела, которое вам объяснит наша графиня» – и которое я уже знаю! В Париж! Лошадей, ямщиков, лакеев! – Итак, закутанный в шубу, убаюкиваемый сладкими грезами, катит наш воскресший кардинал по обледеневшим дорогам.

Графиня, да разве созрел волшебный алмазный плод? Разве ты дала ему легкий толчок, предвещающий великое счастье? «Кто это видел»? – может она спросить, в свою очередь. Поэтому читателю остается еще взглянуть на три сценических представления нашего великого драматурга и затем на четвертое и последнее, принадлежащее уже другому автору.

Нам, рассуждающим о том, как часто истинная, движущая сила в человеческих делах работает невидимо, не покажется чудом, что в январе 1785 года наша графиня, так редко попадающаяся в это время на глаза обыкновенного историка, более всего проявляет свою деятельность, в особенности во второй половине месяца.

Благоразумно избегая деловых обстоятельств (которых не понимала всю свою жизнь), графиня не хочет лично принять участие в торговой сделке, а предоставляет ее покончить королеве и золоченым автографам. Аккуратный Бёмер между тем находится в частых тайных совещаниях с монсеньором: Страсбургский дворец в Париже, закрытый остальному человечеству, видит постоянно ювелира, входящего и выходящего с официальной миной. Главное затруднение заключается в капризном самолюбии королевы и незнакомстве ее с делом. Она положительно не хочет написать золоченого автографа, который бы уполномочивал кардинала заключить сделку, но пишет скорее с досадой, что это дело не важное и его можно оставить. И бедной графине постоянно приходится скакать из Парижа в Версаль, мучить лошадей и разбивать нервы, а иногда по целым часам ждать во дворце (не имея другого помощника, кроме Вильета), пока пройдет каприз королевы.

Наконец, после бешеных поездок и целой массы совещаний, 29 января находят средство. Осторожный Бёмер должен на тончайшей бумаге изложить свои условия, и эти условия, по-видимому, весьма умеренны. Он требует, чтоб 1 600 000 ливров, следующие ему за ожерелье, были уплачены по пяти равным частям: первая часть через шесть месяцев, остальные четыре через каждые три месяца. Условие должно быть подписано, с одной стороны, придворными ювелирами Бёмером и Бассанжем, с другой – кардиналом де Роганом. Этот подписанный лист тончайшей бумаги наша бедная графиня должна взять на свое попечение, скакать с ним в Версаль, откуда, после невыразимых хлопот, разделяемых с нею только верным Вильетом, привезти его обратно с драгоценной подписью: «Да. – Мария-Антуанетта Французская». Счастливый кардинал! Этот документ ты будешь хранить в самом сокровенном святилище. Между тем Бёмер не должен никому говорить о продаже ожерелья, но если к нему будут обращаться с вопросами, то он объявит, что продал его любимой султанше турецкого падишаха.

Таким образом, измученные лошади Ламотт могут быть наконец вычищены и спокойно есть свой овес; графиня также может предаться необходимому сну, нарушаемому только беспокойными грезами. На другой день сделка должна быть закончена, и ожерелье будет выдано монсеньору под его расписку.

Не желает ли читатель взглянуть еще на две следующие картины жизни, две действительные фантасмагории, или как бы мы их ни назвали. Они составляют два первых представления из трех сценических представлений, поставленных нашим драматургом, – представления небольшие, но существенные.

Глава XII Ожерелье исчезает

Первое февраля – великий день передачи ожерелья. Бёмер находится в Страсбургском дворце; его вид официально-таинственен, и хотя лицо значительно осунулось, но все-таки сияет восторгом. Сена не поглотила его, и если он теперь худ, то пополнеет вскоре и примется за новые предприятия.

Нам бы показалось странным, если б мы к тому не привыкли, что при имени входящего Бёмера склоняются все алебарды гайдуков; глаз истории видит, как он с сияющей улыбкой низко раскланивается в приемной зале, обтянутой красным бархатом. Не угодно ли монсеньору взглянуть на пес plus ultra ожерелий? Чудо искусства, не имеющее равного себе в мире (только нужда заставляет бедных ювелиров), должно быть продано за такую низкую цену. Ювелирам придется долго ждать, пока они покроют свои убытки, но по крайней мере произведение их нашло достойную носительницу и перейдет в отдаленное потомство. Монсеньору остается только расписаться в получении, остальное зависит от султанши Высокой Порты. Придворный ювелир, поощряемый ясным взглядом монсеньора, старается при этом изобразить на своем радостном, хотя и осунувшемся лице, многозначительную улыбку. Вот первое из трех реально-поэтических представлений, поставленных нашим драматургом с полным успехом.

Спустя долгое время после этого говорили, что монсеньор и даже Бёмер должны были знать, что подпись королевы: «Да. – Мария-Антуанетта Французская» – подложная; слово «Французская» было роковым для них. Хорошо говорить и критиковать! Как могли это знать два заколдованных человека, одержимых положительной и отрицательной идеей, готовых соединиться для удовлетворения своих страстей и желаний? Итак, в руках монсеньора чудное ожерелье, добытое храбростью мужчины и ловкостью женщины, и он с таинственной поспешностью летит с ним в Версаль, как торжествующий Ясон с золотым руном.

Второе великое представление нашего драматурга-графини происходит уже в следующий вечер в ее собственной комнате в Версале. Это довольно большая комната с альковом, а в алькове стеклянная дверь. Монсеньор входит, за ним следует лакей с таинственным ящиком, который он ставит на стол и почтительно удаляется. Это – ожерелье во всем своем блеске. Наша благодетельница-графиня, монсеньор и мы можем на свободе дивиться королевскому талисману и поздравить друг друга, что наконец трудная победа решена.

Но тише! Раздается стук, легкий, но решительный, произведенный как бы лицом, власть имеющим. Монсеньор и мы удаляемся в альков, чтоб наблюдать в стеклянную дверь, что происходит в комнате. Кто входит? Дверь отворяется настежь! Вглядитесь, монсеньор, хорошенько в вошедшего, он вступил в комнату с серьезно-почтительным, но официальным видом. Это достойный камердинер королевы, Лекло, тот самый, который сопровождал нашу графиню в достопамятную лунную ночь. Разве мы не говорили, что увидим его опять? На мой взгляд, несмотря на королевскую ливрею, он очень похож на Вильета-плута. Плут или камердинер (для слепых все цвета одинаковы) с серьезно-почтительным и официальным видом получил ящик и хранившуюся в нем драгоценность, с подобающим при этом случае наставлением, и, низко кланяясь, удалился.