Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

— Они выяснили, как звали того типа из мотеля, — шепнул он, слушая сообщение диспетчера.

На его лице вдруг отразилось изумление. Он отодвинул от уха телефон и сказал:

— Это был Дэвид Келлерган.

Из дома номер 245 по Террас-авеню по-прежнему неслась музыка: преподобный Келлерган был у себя.

— Обязательно надо выяснить, чего он хотел от Гарри, — сказал Гэхаловуд, выходя из машины. — Но Христом Богом молю, писатель, разговор буду вести я!

В ходе проверки у мотеля «Морской берег» дорожная полиция обнаружила в машине Дэвида Келлергана охотничье ружье. Но это их не встревожило: на оружие было разрешение. Он объяснил, что едет в тир и хотел остановиться купить себе кофе в ресторане мотеля. Полицейским не к чему было придраться, и они его отпустили.

— Выпотрошите его, сержант, — попросил я, пока мы шли по мощеной аллее к дому. — Очень хочется знать, что это за история с письмом… Ведь Келлерган меня заверял, что едва знаком с Гарри. Думаете, соврал?

— Вот это мы сейчас и выясним, писатель.

Думаю, отец Келлерган видел, что мы приехали, потому что мы еще не успели позвонить, как он открыл дверь. В руках он держал ружье. Он был вне себя, и, судя по виду, ему страстно хотелось меня пристрелить. «Вы измазали грязью память моей жены и дочери! — заорал он. — Говнюк! Последний сукин сын!» Гэхаловуд попытался его утихомирить, попросил убрать ружье и объяснил, что мы пришли как раз затем, чтобы понять, что же случилось с Нолой. На крики и шум сбежались любопытные, поглядеть, в чем дело. Вскоре дом был окружен кольцом зевак; Келлерган продолжал голосить, а Гэхаловуд делал мне знаки, предлагая медленно отступать назад. Под завывание сирен подъехали две патрульные машины полиции Авроры. Из одной из них вышел Тревис Доун, явно не горевший желанием меня видеть. Мне он сказал: «Думаешь, ты еще не совсем обосрал наш город, еще надо?» — потом спросил Гэхаловуда, по какой такой причине полиция штата является в Аврору без предупреждения. Я понимал, что времени у нас в обрез, и крикнул Дэвиду Келлергану:

— Ответьте: вы включали музыку фоном и старались от души, да?

Он опять вскинул ружье:

— Я никогда не поднимал на нее руку! Ее никогда никто не бил! Вы мразь, Гольдман! Я адвоката найму, я вас засужу!

— Ах так? Почему же до сих пор не засудили? А? Почему вы еще не в суде? Может, вам не хочется, чтобы копались в вашем прошлом? Что случилось в Алабаме?

Он плюнул в мою сторону.

— Таким, как вы, не понять, Гольдман!

— Что произошло между вами и Гарри Квебертом в мотеле «Морской берег»? Что вы от нас скрываете?

Тут Тревис тоже начал орать, угрожая Гэхаловуду нажаловаться начальству, и нам пришлось уехать.

По дороге в Конкорд мы долго молчали. Наконец Гэхаловуд сказал:

— Что мы упустили, писатель? Что такое было на виду, а мы не увидели?

— Теперь мы знаем, что Гарри что-то знал про мать Нолы и не сказал мне.

— И можно предположить, что отец Келлерган знает, что Гарри знает. Но что же он знает, черт возьми!

— Сержант, вам не кажется, что отец Келлерган может быть замешан в этом деле?

Газеты ликовали:

Новый поворот в деле Гарри Квеберта: нестыковки, обнаруженные в романе Маркуса Гольдмана, ставят под вопрос правдивость его книги, расхваленной критиками и преподнесенной североамериканским издательским магнатом Роем Барнаски как рассказ о подлинных событиях, которые привели к гибели пятнадцатилетней Нолы Келлерган в 1975 году.

Я не мог вернуться в Нью-Йорк до тех пор, пока не проясню это дело, и укрылся в своем номере в отеле «Риджентс», в Конкорде. Свои координаты я сообщил только Денизе, чтобы она держала меня в курсе событий в Нью-Йорке и новостей относительно призрака матери Нолы Келлерган.

В тот вечер Гэхаловуд пригласил меня к себе домой. Обе его дочки активно участвовали в предвыборной кампании Обамы и развлекали нас за ужином. Они дали мне наклейки на машину. Потом я на кухне помогал Хелен мыть посуду, и она сказала, что я неважно выгляжу.

— Не понимаю, что я такое сделал, — объяснил я. — Как я мог так подставиться?

— Наверняка была веская причина, Маркус. Знаете, Перри очень в вас верит. Он говорит, вы исключительный человек. Я его уже тридцать лет знаю, он ни разу ни о ком такого не говорил. Уверена, вы ничего не сделали с бухты-барахты и всему этому делу есть какое-то разумное объяснение.

Той ночью мы с Гэхаловудом долго сидели, запершись в его кабинете, и изучали рукопись, которую оставил мне Гарри. Так я познакомился с неизданной книгой «Чайки Авроры», великолепным романом, в котором Гарри рассказал о своих отношениях с Нолой. Роман был не датирован, но мне показалось, что он написан после «Истоков зла». Потому что в «Истоках» он описывал невозможную любовь, без каких-то конкретных подробностей, а здесь рассказывал, как Нола пробудила в нем вдохновение, как она всегда верила в него и подбадривала, как она сделала его тем, кто он есть, великим писателем. Но в конце романа Нола не умирает: герой, которого зовут Гарри, через несколько месяцев после выхода книги, разбогатев и достигнув славы, исчезает и едет в Канаду, где в красивом домике на берегу озера его ждет Нола.

В два часа ночи Гэхаловуд сварил нам кофе и спросил:

— Ну и что он нам пытается сказать своей книжкой?

— Он воображает, какой была бы его жизнь, если бы Нола не умерла, — ответил я. — Эта книга — рай писателей.

— Рай писателей? Это что такое?

— Это когда писательский дар оборачивается против вас. Вы уже не понимаете, существуют ли персонажи только в вашем воображении или живут реальной жизнью.

— И что это нам дает?

— Не знаю. Вообще не знаю. Книга прекрасная, а он ее так и не напечатал. Зачем надо было хранить ее в шкафчике?

Гэхаловуд пожал плечами.

— Может, он не осмелился ее публиковать, потому что там говорится о пропавшей девочке, — предположил он.

— Может. Но в «Истоках зла» он тоже писал про Нолу, и это ему не помешало предлагать их издателям. И почему он пишет: «эта книга и есть правда»? Какая правда? О Ноле? Что он хочет сказать? Что Нола вовсе не умирала и живет в деревянной хижине?

— Полнейшая бессмыслица, — отрезал Гэхаловуд. — Все анализы абсолютно точно подтвердили: найденный скелет — ее.

— Тогда что?

— То, что мы с вами топчемся на месте, писатель.

Наутро мне позвонила Дениза и сказала, что в «Шмид и Хансон» обратилась какая-то женщина и ее направили к ней.

— Она хотела поговорить с вами, — пояснила Дениза. — Сказала, что это важно.

— Важно? А по поводу чего?

— Она говорит, что училась в школе вместе с Нолой Келлерган, в Авроре. И что Нола рассказывала ей про свою мать.

Кембридж, Массачусетс,

суббота, 25 октября 2008 года

Она числилась в альбоме выпускников 1975 года под именем Стефани Хендорф; там нашлись две ее фотографии, прямо перед фото Нолы. Она была одной из тех, чьих следов Эрни Пинкасу найти не удалось. Выйдя замуж за выходца из Польши, она сменила фамилию, теперь ее звали Стефани Ларжиняк, и жила она в богатом доме в Кембридже, роскошном пригороде Бостона. Там мы с Гэхаловудом с ней и встретились. Ей было сорок восемь лет — столько же, сколько сейчас было бы Ноле. Красивая женщина, второй раз замужем, мать троих детей; раньше она преподавала историю искусств в Гарварде, теперь занималась собственной картинной галереей. Она выросла в Авроре, училась в одном классе с Нолой, Нэнси Хаттауэй и еще несколькими людьми, с которыми я разговаривал по ходу своего расследования. Я слушал, как она вспоминает прошлое, и мне пришло в голову, что она спаслась. Что была Нола, и ее убили в пятнадцать лет, и была Стефани, и ей было даровано право жить, открыть картинную галерею и выйти замуж, даже дважды.

На журнальном столике в гостиной она разложила несколько юношеских фотографий.

— Я с самого начала слежу за этим делом, — пояснила она. — Я помню день, когда Нола пропала, помню все — как, наверное, все девушки моего возраста, которые тогда жили в Авроре. Так что когда нашли ее тело и арестовали Гарри Квеберта, я, естественно, почувствовала, что это меня прямо касается. Ну и история… Мне очень понравилась ваша книга, мистер Гольдман. Вы так хорошо описали Нолу. Благодаря вам я как будто снова с ней встретилась. Правда, что будут снимать фильм?

— Warner Bros хочет купить права, — ответил я.

Она показала нам фотографии: день рождения, на котором среди гостей была и Нола. 1973 год.

— Мы с Нолой были подругами, — продолжала она. — Она была прелестная девочка. Ее все в Авроре любили. Наверно, потому, что людей умиляла картина ее жизни с отцом: милый вдовец-пастор и его преданная дочь, всегда улыбаются, никогда не жалуются. Помню, когда я капризничала, мать, бывало, говорила мне: «Бери пример с Нолы! У нее, бедняжки, Господь Бог прибрал мать, а она всегда вежливая, благодарная».