Великие научно-фантастические рассказы. 1939 год - Кэтрин Л. Мур

– Да, да!

– Мы все там есть.

– Давайте откроем!

Бэйрд положил обе руки на сейф. Он молчал и не сводил глаз с человека напротив. Он облизал губы. Уголок его рта дернулся, руки задрожали. Он по-прежнему молчал. Человек напротив обмяк в кресле.

– Конечно, вы правы, – сказал он.

– Дайте мне вон ту корзину для мусора. – Голос Бэйрда был тихий, напряженный, но твердый.

Он взял жестяную корзину и высыпал мусор на ковер. Поставил ее на стол перед собой. Разорвал напополам штук пять конвертов, поднес к ним горящую спичку и бросил в корзину. Затем он стал брать полную пригоршню конвертов, разрывать их и постоянно подбрасывать в огонь. От дыма он закашлялся, глаза резало, на них выступили слезы. Кто-то поднялся и распахнул окно. Когда Бэйрд закончил, он отодвинул от себя корзину, опустил взгляд и заговорил:

– Похоже, я испортил столешницу.

Теодор Старджон (1918–1985). Фибра эфира

Перевод Татьяны Долотовой

Astounding Science Fiction, сентябрь

До начала семидесятых Теодор Старджон (настоящее имя – Эдвард Г. Уолдо) был самым печатаемым писателем в мире научной фантастики. Этот титул он справедливо заслужил, создав целую вереницувыдающихся, мастерски написанныхисторий с запоминающимися персонажами. Он преуспел как в жанре фэнтези, так и в жанре научной фантастики, и его работы оказали влияние на целое поколение писателей, в том числе на Рэя Брэдбери.

Здесь представлен его первый опубликованный рассказ, и он в полной мере демонстрирует талант, который писатель разовьет в последующие годы.

(Боже мой! Я знаю Теда Старджона сорок лет и не подозревал, что это не настоящее имя. Ты уверен, Марти? Как бы то ни было, однажды один редактор спросил у меня: «Если бы вы издавали сборник рассказов Теодора Старджона[27], как бы вы его назвали?» Я немного подумал и ответил: «Икра!» Редактор победным тоном сказал кому-то, кто еще был в кабинете: «Видите!!!» Так сборник и назвали. А.А.)

Да, Айзек, я уверен. Он официально сменил фамилию на Старджон, когда его мать вышла замуж во второй раз.

Это случилось с «Ракушкой». Конечно, это случилось с «Ракушкой». Сначала она была рассказом, и ее не приняли. Потом я переделал ее в повесть, потом в роман. Потом в миниатюру. Потом в анекдот на три строчки. Ее никак не хотели покупать. Переписывание «Ракушки» стало моей идеей фикс. Спустя какое-то время редакторы так к ней привыкли, что забраковывали не глядя. У меня было столько письменных отказов от одного этого сюжета, что я мог бы обклеить ими весь «дом завтрашнего дня»[28]. Поэтому, когда ее купили… это было сравнимо со смертью друга. Настоящий удар. Я ужасно не хотел с ней расставаться.

К тому времени она превратилась в пьесу, но изменилась несильно. Все та же приторная сказка, где двое детей взрослеют и за всю жизнь видятся всего три раза, а маленькая ракушка каждую их встречу меняет хозяина. Сюжет, если он и был, не важен. Диалоги – естественно – приторные. Наивные. Незамысловатые. Очень миленькие и практически непродаваемые. Но так вышло, что она понравилась молодому пылкому рецензенту «Телевизионного объединения», который искал сюжет примерно такой продолжительности, из которого можно было сделать художественный фильм; что-то, не требующее большой умственной работы со стороны публики, чтобы упомянутая публика могла расслабиться и по достоинству оценить новую технологию полихромной телевизионной трансляции. Ну, вы понимаете, – сказку.

В тот вечер я сидел в доисторическом кресле, смотрел усовершенствованную версию моего неповоротливого детища и не мог не восхищаться постановкой. Местами она была даже почти хороша, эта «Ракушка». И как раз подходила случаю. Объединение бесплатно выделило часовую программу парфюмерному дому, чтобы попробовать новую цветную трансляцию как средство рекламы. Первые два акта мне понравились (хотя хвалить себя и не принято). Но спустя полчаса я получил первый удар под дых. От двухминутной миниатюры во время рекламной паузы.

Высокая элегантная пара стоит на мраморных ступенях в богато украшенном вестибюле театра.

Она ему:

– Как вы находите пьесу, мистер Робинсон?

Он ей:

– Отвратительной.

Вот так вот. Как и любой радиослушатель, я если и обращал внимание на рекламу, то очень мало. Но тут буквально подскочил в кресле. В конце концов, это была моя пьеса, пусть и «Ракушка». Со мной так поступать было нельзя.

Но девушку, игриво улыбавшуюся с экрана телевизора, казалось, ничего не смутило. Она ласково произнесла:

– Я тоже так думаю.

Мужчина слащаво смотрел ей в глаза. Он сказал:

– Это относится и к вам, дорогая. Какой на вас парфюм?

– «Ду Рев» от Бербело. Что вы о нем думаете?

– Вы слышали, что я сказал о пьесе, – сказал он.

Я не стал дожидаться конца рекламы, заставки вещательной станции и третьего акта. Я пошел к своему визифону и набрал номер Объединения. Я кипел от злости. Когда бойкая телефонистка появилась на экране, я рявкнул:

– Гриффа мне! Сейчас же!

– Линия мистера Гриффа занята, мистер Гамильтон, – пропела она. – Подождете или мне вам перезвонить?

– Прекрати, Доротея! – бушевал я. Мы с Доротеей вместе учились в школе; к слову, это я помог ей устроиться к Гриффу – главе сценарного отдела Объединения. – Мне плевать, с кем говорит Грифф. Отключи его и соедини меня. Он не смеет так со мной поступать. Я пойду в суд, даже не сомневайся. Я разрушу компанию. Я…

– Успокойся, Тед, – сказала она. – Да и что на вас всех нашло? Если уж так хочешь знать, сейчас Гриффу на уши присел сам Бербело. Похоже, он тоже хочет судиться с Объединением. Так в чем дело?

К этому моменту я уже едва мог связать два слова.

– Бербело, говоришь? Я и его засужу. Вот крыса! Мерзкий… Над чем ты смеешься?

– Он хочет засудить тебя! – Она захихикала. – Готова поспорить, тебя и Грифф засудит, только чтобы заткнуть Бербело. Вот будет умора!

Прежде чем я смог осознать смысл ее слов, она соединила меня с Гриффом. Он ответил, вытирая платком свои массивные подбородки.

– Да? – сказал он дрожащим голосом.

– Считаешь себя самым умным? – заорал я. – Что это за финт ты выкинул в рекламном ролике во время моей пьесы? Чья это идея? Бербело? Ах он…

– Так, Гамильтон, – сказал по-простому Грифф, – не горячитесь. – Его руки тряслись, я видел, – очевидно, старик Бербело всыпал ему по первое число. – Ничего неуместного там не было. Вы, должно быть, ошиблись. Заверяю вас…

– Ты напыщенный социофаг, – прорычал я, ввернув хитроумное словечко, – не смей звать меня лжецом. Я слушал программу и помню, что там сказали. Я тебя засужу. И Бербело. И если ты попытаешься перевести стрелки на актеров в ролике, я и их засужу. А если ты и дальше будешь насмехаться надо мной, я приду и скормлю тебе твои же зубы. А потом засужу тебя лично вместе с Объединением.

Я отключился и вернулся к телевизору, клокоча от негодования. Программа продолжалась как ни в чем не бывало.