Великие научно-фантастические рассказы. 1939 год - Кэтрин Л. Мур

заклад, что он придумал какой-то способ вовлечь нас в рекламу своих замыслов. Я предлагаю, господин председатель, заняться нашей обычной повесткой.

Предложение встретило шумное одобрение, но Пинеро не стал садиться. Под крики «К порядку! К порядку!» он помотал своей непричесанной головой и заговорил:

– Варвары! Болваны! Идиоты! С начала времен ваш род мешал признанию всех великих открытий. От такого невежественного отребья даже Галилей завертится в гробу. Вон тот толстый дурак, который крутит олений зуб, называет себя врачом. Правильнее было бы сказать «знахарь»! А вон тот лысый коротышка – да, вы! Выдаете себя за философа и несете чепуху о жизни и о времени аккуратненькими категориями. Да что вы понимаете! Как вы можете познать хоть что-то, если не исследуете истину, когда вам выпадает шанс? Вздор! – Он плюнул на сцену. – Вы называете себя Академией наук. Я бы назвал вас собранием гробовщиков, что только и делают, что бальзамируют идеи своих деятельных предшественников.

Он прервался, чтобы набрать воздуха. Тут же его подхватили двое членов программного комитета и вывели за кулисы. Несколько репортеров торопливо поднялись из-за стола для прессы и последовали за ним. Председатель объявил заседание закрытым.

Газетчики догнали Пинеро, когда он выходил из здания через боковую дверь. Он шел легким танцующим шагом и насвистывал песенку. В нем не было ни следа воинственности, которую он демонстрировал минуту назад. Они столпились вокруг него.

– Док, как насчет интервью?

– Что думаете о современном образовании?

– Ну, вы им выдали. Что насчет жизни после смерти?

– Снимите шляпу, док, сейчас вылетит птичка.

Он ухмыльнулся им всем.

– По очереди, парни, и не так быстро. Я сам когда-то был газетчиком. Как насчет поехать ко мне?

Через несколько минут они уже рассаживались в неряшливой комнате – то ли спальне, то ли гостиной Пинеро – и раскуривали сигары. Пинеро осмотрелся и просиял.

– Что вам, парни? Скотч или бурбон? – Когда с этим разобрались, он перешел к делу. – Итак, парни, что вы хотите знать?

– Говорите начистоту, док. Есть у вас что-то или нет?

– Разумеется, мой юный друг, у меня кое-что есть.

– Так расскажите, как оно работает. Чепуха, которую вы всучили профессорам, здесь не поможет.

– Ну что вы, мой юный друг. Это мое изобретение. Я хочу на нем заработать. А вы хотите, чтобы я раскрыл его первому встречному?

– Послушайте, док, дайте нам хоть что-то, если хотите попасть в утренний выпуск. Чем вы пользуетесь? Хрустальным шаром?

– Не совсем. Хотите посмотреть на мой аппарат?

– Еще бы. Вот это уже лучше.

Он провел их в соседнюю комнату и протянул руку.

– Вот он, парни.

Они увидели массивное устройство, отдаленно напоминающее рентгеновский аппарат из врачебного кабинета. Помимо очевидного: что ему требуется электричество и что некоторые шкалы были помечены знакомыми единицами измерения, – поверхностный осмотр никак не помогал определить его назначение.

– Какой у него принцип работы?

Пинеро поджал губы и задумался.

– Вы наверняка слышали трюизм о том, что жизнь имеет электрическую природу. Этот трюизм ни черта не стоит, но он поможет вам понять идею моего метода. А еще говорят, что время – это четвертое измерение. Может, вы этому верите, а может, и нет. Это говорили так часто, что смысл совсем стерся. И теперь это клише, которым пользуются краснобаи, чтобы производить впечатление на олухов. Но попробуйте себе это представить, попробуйте ощутить своими чувствами. – Он подошел к одному репортеру. – Давайте возьмем вас как образец. Вас же зовут Роджерс? Отлично, Роджерс, вы – пространственно-временное явление, простирающееся в четырех измерениях. Вы почти шести футов ростом, шириной дюймов двадцать и толщиной, пожалуй, еще десять. Позади вас во времени тянется часть этого явления и доходит, скажем, до 1905 года, где мы видим поперечное сечение под прямым углом к оси времени и той же толщины, что и в настоящем. В том конце находится ребенок, пахнущий кислым молоком и отрыгивающий свой завтрак на слюнявчик. На другом конце, примерно в 1980-х – старик. Представьте это пространственно-временное явление – будем звать его Роджерсом – в виде длинного розового червяка, не прерывающегося все эти годы. Он тянется мимо нас сейчас, в 1939 году, и наблюдаемое нами сечение предстает отдельным дискретным телом. Но это лишь иллюзия. Этот розовый червь физически непрерывен и остается таким все время. Вообще физическая непрерывность в этом подходе присуща целой расе, потому что наши розовые червяки ответвляются от других червяков. И выходит, что род наш – словно лоза, ветви которой переплетаются и пускают побеги. Наблюдая только поперечное сечение этой лозы, мы впадаем в заблуждение о том, что побеги ее – отдельные индивидуумы.

Он остановился и посмотрел на их лица. Вмешался один из них, суровый, строптивый малый:

– Это все очень мило, Пинеро, если это правда. Но что это вам дает?

Пинеро отметил его улыбкой, показывая, что не обиделся.

– Терпение, мой друг. Я просил вас помыслить жизнь как электрическую систему. Теперь представьте, что наш длинный розовый червяк проводит электричество. Быть может, вы слышали, что инженеры-электрики могут, проделав определенные измерения, вычислить точное место обрыва трансатлантического кабеля, даже не вставая с дивана. Ровно это я делаю с нашими червяками. Я применяю свой прибор к поперечному сечению в этой комнате и вычисляю, где происходит обрыв; другими словами, где наступает смерть. Или, если изволите, я подключу прибор наоборот и определю дату вашего рождения. Но это неинтересно – вы ее и так знаете.

Суровый малый презрительно улыбнулся.

– Док, я вас поймал. Если ваши слова о нашем роде как лозе из розовых червей – правда, то дни рождения вычислить вы не можете, ведь связь с родом при рождении не прерывается. Ваш электрический проводник тянется назад через родителей к отдаленным человеческим предкам.

Пинеро просиял.

– Это верно, мой друг, и очень умно. Но вы завели аналогию слишком далеко. Измерение происходит не ровно так, как меряют длину проводника. В каком-то смысле оно больше похоже на измерение расстояния в очень длинном коридоре по отражению эха от его дальнего конца. Во время рождения коридор делает что-то вроде поворота, и, правильно настроив свой аппарат, я могу уловить эхо от этого поворота.

– Посмотрим, как вы это докажете.

– Непременно, мой друг. Вы готовы служить объектом эксперимента?

Заговорил другой репортер:

– Он понял твой блеф, Люк. Или соглашайся, или заткнись.

– Я согласен. Что мне делать?

– Сначала напишите на листочке дату вашего рождения и отдайте его вашим коллегам.

Люк подчинился.

– А теперь что?

– Снимите верхнюю одежду и встаньте на эти весы. Теперь скажите, вы когда-нибудь были сильно худее или толще теперешнего? Нет? Сколько вы весили при рождении? Десять фунтов? Отличный упитанный малыш. Теперь таких больших не делают.

– Что это за трепотня?

– Я пытаюсь приблизительно оценить среднее сечение вашего розового проводника, мой милый Люк. Сядьте здесь, пожалуйста. А теперь подержите во рту вот этот электрод. Нет, больно не будет; напряжение очень мало,