Религия Библии. Христианство - Андрей Борисович Зубов

были известны и платоникам. Плотин пережил такие экстазисы несколько раз в жизни. Христианское объяснение мистиче­ского опыта вхождения в Святую Троицу казалось после­дователям Платона, скорее всего, грубым и примитивным, напоминающим народную мистагогию множества колду­нов и чародеев, распространившихся тогда в греко-рим­ском мире. О таких колдунах не раз упоминают и тексты Нового Завета [см., например: Деян. 19:13-19], и дошед­шие до нас собственные их повествования — например, «Жизнь Аполлония Тианского» Флавия Филострата[86].

Бог в Себе прост, и в Нем нет никаких внутрибоже- ственных отношений и лиц, все отношения — результат уже деградации (нисхождения) Единого к космосу и че­ловеку, утверждали и на основании умозаключений, и на собственном мистическом опыте богообщения платони­ки. Отсюда и Триада Плотина: Единое, Ум и Душа. Эта по­зиция увлекала и некоторых глубокомысленных и мисти­чески одаренных христиан от христианства к платонизму. Если она и не пленила самого Аммония Саккаса, то увлекла молодого Плотина и наверняка некоторых других иска­телей мудрости. Что могли ответить на это христианские мудрецы? Зерно этого ответа содержится уже в замеча­тельных словах апостола Павла, обращенных к христиа­нам Коринфа: «Мудрость мы проповедуем между совер­шенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не по­знал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа сла­вы. Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божии» [1 Кор. 2: 6-10].

Стремясь показать, что и христиане видят и знают умом «пучину Божества» и что положительные отноше­ния Лиц Божественной сущности, отчасти открытые вер­ным, не исчерпывают тайны бытия Божия, непознанной и никогда не познаваемой, Церковь II-III веков предло­жила учение об «отрицательном богословии» (апофат/код беоХоу'ш от слова апофатд — отрицание, отказ).

Из тьмы — в тьму глубочайшую

Обыгрывая слова из диалога Платона «Тимей» [29а], в которых объясняется, что о Высшем нельзя говорить, Его можно только познать умом — уразуметь, святитель Григорий Богослов возглашает о Боге: «Изречь невоз­можно, а уразуметь еще более невозможно!»[87] «Церковь всегда будет бороться с учениями, которые, восставая на непознаваемость Бога, подменяют философски­ми понятиями опытное познание сокровенных глубин Божиих», — справедливо пишет Владимир Николаевич Лосский[88]. Но в случае диалога с платониками действи­тельность была еще сложней. Обе стороны обладали опы­том мистических озарений, и проблема была в том, как перевести это «опытное познание» на язык дискурсив­ной теологии, ничего не профанируя.

Таинственный раннехристианский автор, которо­го церковная традиция однозначно связывает с име­нем апостола от семидесяти Дионисия Ареопагита, уверовавшего в результате проповеди апостола Павла в Афинском Ареопаге [Деян. 17: 34], как бы объясняя не­верность обвинений в примитивности, выдвигаемых против христиан платониками, пишет: «И подобает нам, обращаемым силой божественного единства от многого к Единому, единым образом воспеть цельную и единую Божественность — Единое, являющееся причиной все­го, предшествующее всяким единице и множеству, ча­сти и целому, границе и безграничности, пределу и бес­предельности, все сущее и само Бытие ограничивающее, единообразно являющееся Причиной каждого и всех в целом, а вместе с тем пребывающее до всех и выше всех, выше самого Единого Сущего, само Единое Сущее ограничивая, если только Единое Сущее причисляется к сущим. Никакая единица, никакая троица, никакое число, никакое единство, ни способность рожать, ни что- либо другое из сущего, или кому-либо из сущих понят­ное, не выводит из все превышающей, и слово, и ум со­кровенности сверх всего сверхсущественно сверхсущую

Сверхбожественность, и нет для Нее ни имени, ни сло­ва, потому что Она — в недоступной запредельности» [О Божественных именах. XIII, 3][89].

Кому отвечает автор этих слов? Плотину, с его уче­нием о Едином? Тогда трактат написан не ранее конца IV века, и священномученик Дионисий никак не может быть его создателем. Или он отвечает Аммонию, учителю Плутарха (вспомним его возвышенную и вдохновенную речь о Едином Боге в конце диалога Плутарха «О букве „Е" в Дельфах»[90]), или учению Максима Тирского, что боги имеют одно естество при множестве имен? Учителя этого круга научили платонизму и молодого Юстина Философа. И тогда автор «Ареопагитик» может быть действительно Дионисием Ареопагитом, встретившим апостола Павла в Афинах в середине I века по Р.Х. Дискуссия об авторстве «Ареопагитического корпуса» продолжается с XVI века, когда заново были восторженно прочтены ренессансны- ми людьми Платон и философы платонической школы, до сего дня. Не наша задача включаться в нее. Но важно подчеркнуть: именно напряженный диалог между плато­никами и христианами, именно учения о Едином Сущем и Пресвятой Троице вызвали к жизни апофатическое бо­гословие Церкви. Народное многобожие греко-римского мира такое учение христиан спровоцировать не могло.

В VII веке, то есть через триста лет после двух первых Великих Соборов, после всех тонких богословских опреде­лений отношений троичности, данных в Капподокийском богословии Василием Великим и Григорием Назианзином, комментатор Дионисия Ареопагита, преподобный Максим Исповедник подчеркивал: «Не следует судить о Божественном, исходя из чувственного или заимствуя оттуда образы»[91]. Таким образом, все слова, используе­мые к Богу в христианском богословии, — рождение, ис- хождение, троица, единица — имеют лишь относительный смысл, так как заимствованы из чувственного мира. В суть Божества они не проникают, хотя некоторые внутрибо- жественные отношения и отражают, как отражает облик человека зеркало, но внутреннюю суть человека оно от­нюдь не показывает. Это древние христианские мыслите­ли понимали отлично и формулировали безусловно. Тот же Василий Великий совершенно определенно утверждал в связи с этим: «Мы же утверждаем, что познаем Бога на­шего по действованиям, но не даем обещания приблизить­ся к самой сущности. Ибо хотя действования Его и до нас нисходят, однако сущность Его остается неприступною»[92].

Однако в эту «неприступную сущность» Божию бла­годаря тайне Святой Троицы человек, восстановивший единство через Иисуса Христа с Богом, может вступить. Но обретенное он не может и никогда не сможет выра­зить словами человеческого языка или каким-либо иным образом, как об этом сказал уже апостол Павел. Для твар- ного мира обретенный опыт всегда останется непрогляд­ной и всецелой тьмой. Христианские созерцатели любили вспоминать слова царя Соломона: «Господь сказал — что Он благоволит обитать во мгле» [2 Пар. 6: 1].

«Неудержимым и абсолютным из себя и из все­го из-ступлением (ёкатаа'к;) все оставивший и от все­го освободившийся, ты безусловно будешь возведен к пресущественному сиянию Божественной тьмы», — говорит в самом начале своего послания к Тимофею Дионисий [О мистическом богословии. 1,1][93]. А Максим Исповедник,