Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

— Конечно, жалел. Компания наша увеличилась. (Тут пан Заглоба показал на Володыевского.) Вот этот рыцарь тогда приехал. Он очень желал бы поближе познакомиться с вами.

— Довольно! — крикнул пан Михал, поднимаясь на ноги. — Изменник, я арестую тебя!

— По какому праву? — спросил атаман, гордо поднимая голову.

— Как бунтовщика, врага республики и шпиона.

— А вы кто такой?

— Мне нечего говорить тебе, кто я, но ты не отвертишься.

— Посмотрим, — сказал Богун. — И я ничего не сказал бы вам о том, кто я, если бы вы вызвали меня, как рыцарь рыцаря, на поединок, но коль скоро вы мне грозите арестом, то я откроюсь: вот письмо от гетмана запорожского к королевичу Казимиру. Арестуете ли вы меня теперь?

Богун с издевкой посмотрел на Володыевского. Тот смутился и вопросительно поглядывал на Заглобу. Настала минута тягостного молчания.

— Да, — сказал Заглоба, — трудно! Коль скоро вы посол, мы арестовать вас не можем, а драться с этим рыцарем я вам не посоветую: вы уже однажды убегали от него.

Лицо Богуна побагровело; он только сейчас узнал Володыевского. Стыд и оскорбленная гордость вновь всколыхнулись в душе неустрашимого атамана. Воспоминание о позорном бегстве жгло его, как огонь. Это было единственное пятно на его славе, которую он берег больше всего, больше жизни своей.

А неумолимый Заглоба продолжал с прежним хладнокровием.

— Вы и шапку, кажется, по дороге потеряли, хорошо, что этот рыцарь сжалился над вами и подарил вам жизнь. Тьфу! Пан казак, женское у вас личико, да и сердце тоже бабье. Вы были храбры со старой княгиней и ребенком-князьком, а перед настоящим рыцарем поджали хвост! Вам только письма возить, девушек похищать, а не на войну ходить. Вот и теперь вы о сабле что-то смело заговорили, а все потому, что письмо везете. Как же нам сражаться с вами, коли вы заслоняетесь этим письмом? Скажите, пан казак, а? Хмель добрый солдат, Кривонос тоже, но среди казаков немало и трусов.

Богун быстро кинулся на пана Заглобу, а пан Заглоба так же быстро спрятался за Володыевского, но так, чтобы рыцари оказались друг против друга.

— Я не от страха бежал тогда, — сказал Богун, — а чтобы спасти своих людей.

— Я не знаю причины вашего бегства, но видел, как вы бежали.

— Я всегда готов к вашим услугам.

— Вы вызываете меня? — переспросил, прищуривая глаза, Володыевский.

— Вы запятнали мою славу, вы опозорили меня — мне нужна ваша кровь.

— Согласен.

— Volenti non fit injuria [79], - прибавил Заглоба. — Но кто же доставит письмо королевичу?

— Пожалуйста, не тревожьтесь об этом, уж это мое дело.

— Ну, деритесь, Бог с вами, если нельзя иначе, — сказал Заглоба. — Если вам посчастливится, пан атаман, знайте, я займу место этого рыцаря. А теперь, пан Михал, подите сюда на минутку, мне надо сказать вам кое-что.

Друзья вышли вон и отозвали Кушеля с его поста.

— Вот что, — заговорил Заглоба, — дело наше плохо. У него действительно есть письмо к королевичу; убьем его — уголовное дело. Помните, что суд "propter securitatem loci" в двух милях от поля избрания судит, а ведь он quasi [80] посол! Скверное дело! Нам потом придется куда-нибудь прятаться, или князь защитит нас, иначе будет плохо. С другой стороны, отпустить его на свободу тоже нехорошо. Ведь это единственный способ освободить нашу бедняжку. Если его не будет на свете, ее легко будет отыскать. Очевидно, сам Бог хочет помочь Скшетускому. Подумайте, что нам делать.

— Вы не придумаете ли чего-нибудь? — спросил Кушель.

— Я и придумал, чтоб он сам нас вызвал. Но нам нужно свидетелей, посторонних людей. Мое предложение — подождать Харлампа. Я беру все на себя, он уступит свое право первенства и в случае нужды будет свидетельствовать, что мы были вызваны и поставлены перед необходимостью защищаться. Но и у Богуна нужно хорошенько разузнать, куда он спрятал девушку. Если же он подохнет, то ему все равно, авось, и скажет, если мы уговорим его. А не скажет, то и черт с ним. Нужно только все умно делать и не терять времени. Ох, у меня голова трещит!

— Кто же с ним будет драться? — спросил Кушель.

— Пан Михал первый, я второй.

— А я третий.

— Ну, нет, — прервал пан Михал, — я дерусь один, на том и конец. Убьет он меня — его счастье, пусть себе едет с Богом.

— О! Я уже вызвал его, — воскликнул пан Заглоба, — но если вы, господа, решите иначе, я должен буду уступить.

Богун сидел в корчме и попивал мед. Он был совершенно спокоен.

— Послушайте-ка, — обратился к нему входящий Заглоба, — у нас есть важное дело, о котором мы хотим поговорить с вами. Вы вызвали этого рыцаря — хорошо; но вам нужно знать, что если вы являетесь в качестве посла, то становитесь под защиту закона, потому что приехали не к дикарям, а в просвещенную страну. Мы можем принять ваш вызов при условии, что вы при посторонних свидетелях повторите, что хотите драться по своей воле. Сюда приедут несколько шляхтичей, с которыми мы тоже хотели драться; вот перед ними-то вы и засвидетельствуете, о чем мы вас просим, а мы, в свою очередь, даем вам рыцарское слово, что в случае благоприятного для вас исхода поединка с паном Володыевским, вы можете ехать беспрепятственно, если не захотите драться со мной.

— Согласен, — сказал Богун. — Я прикажу своим людям отвезти письмо, если сам погибну, и заявлю при ваших свидетелях, что вызов был сделан мною. А повезет мне с этим рыцарем, тогда я к вашим услугам.

Он посмотрел Заглобе прямо в глаза. Тот немного смутился и закашлялся.

— Познакомьтесь сначала с моим учеником, а потом уж и со мною. Ну да об этом рано говорить, перейдем к другому, более важному пункту. Мы обращаемся к вашей совести, не как казака, а как рыцаря. Вы похитили княжну Елену Курцевич, невесту нашего товарища, и держите ее где-то в плену. Теперь вы идете на смертный поединок и можете погибнуть; спросите самого себя, что в таком случае будет с несчастной девушкой? Неужели вы хотите погибели той, которую любите? Неужели обречете ее на позор и несчастье? Неужели будете преследовать ее и после своей смерти?

Голос пана Заглобы звучал с несвойственной ему торжественностью. Богун побледнел.

— Чего же вы от меня хотите? — спросил он.

— Укажите нам место ее заточения, чтобы мы в случае вашей смерти смогли ее найти и возвратить жениху. Бог за это смилуется над вашей душой.

Атаман опустил голову на руки и глубоко задумался.

Три товарища внимательно следили за его подвижным лицом, которое вдруг открыло такую бездну горестной печали и муки, — можно было подумать, что оно никогда не искажалось ни гневом, ни бешенством, как будто человек этот был создан только для одной любви и страдания. Молчание длилось долго, наконец, Заглоба заговорил дрогнувшим голосом:

— Если вы обесчестили ее, да накажет вас Бог, а она пусть найдет хоть в монастыре убежище…

Богун поднял свои влажные, грустные глаза.

— Если я ее обесчестил? Я не знаю, как любите вы, паны шляхта и рыцари, но я, казак, я пас ее в Баре, хранил ее как зеницу ока, пальцем до нее не дотронулся, падал перед ней на колени, как перед образом. Она приказала мне уйти, я ушел и не видел ее более.

— Бог зачтет вам это на страшном суде! — сказал, вздохнув полной грудью, Заглоба. — Но в безопасности ли она находится? Там Кривонос и татары!

— Кривонос стоит под Каменцем а меня послал к Хмельницкому спросить, идти ли ему на Кудак, и теперь, должно быть, уже пошел. А там, где живет она, нет ни казаков, ни ляхов, ни татар; она в безопасности.

— Так где же она?

— Слушайте, паны шляхтичи! Пусть будет по-вашему, я скажу вам, где она, и прикажу ее вернуть, но за это вы обяжетесь рыцарским словом, что в случае моей победы вы больше не будете ее разыскивать. Вы дадите слово за себя и за пана Скшетуского, а я тогда скажу.

Друзья переглянулись между собою.

— Мы не можем этого сделать! — сказал пан Заглоба.

— Конечно, не можем! — воскликнули вместе Кушель и Володыевский.

— Да? — спросил Богун, и брови его нахмурились, а глаза засветились недобро. — Почему же вы, паны ляхи, не можете этого сделать?

— Пана Скшетуского здесь нет, и, кроме того, знайте, ни один из нас не перестанет искать ее, хоть спрячьте ее под землю.

— Так вы бы так и торговались со мной: ты, казак, отдай душу, а мы тебя за это саблей! Ну нет, не дождетесь! А может, подумали, что моя казацкая сабля не из стали? Что надо мной уже, как над падалью, вороны каркают? Почему мне погибать, а не вам? Вам нужна моя кровь, а мне ваша! Посмотрим, чья прольется.

— Так вы не скажете?

— Как не сказать! На погибель вам всем!

— На погибель тебе! Ты стоишь того, чтобы тебя разрубили саблей на куски.

— Попробуйте, — сказал атаман и встал с места.

Кушель и Володыевский тоже вскочили на ноги. Враги обменивались грозными взглядами, и дело дошло бы до боя, если б не Заглоба, который в это время выглянул в окно и заявил, что Харламп и его свидетели приехали.