Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

Часть 1

Глава I

1647 год был странный год. Чудесные явления на земле и на небе предвещали величайшие несчастья и необыкновенные события.

Тогдашние летописцы упоминают, что весною в Диких Полях появилось громадное количество саранчи, которая уничтожила все посевы; так всегда бывало перед нашествием татар. Летом произошло полное солнечное затмение, а вскоре на небе явилась комета. В Варшаве над городом появлялся в облаках огненный гроб и крест, люди постились и раздавали милостыню. Твердили, что страну посетит зараза и уничтожит род человеческий. Наконец, зима стояла такая теплая, что даже старики не помнили такой. В южных воеводствах не сковало воды; реки, разбухшие от тающего снега, вышли из своего ложа и затопили берега. Падали частые дожди. Степь обратилась в одну громадную лужу, солнце в полдень пригревало так сильно, что — чудо из чудес! — в воеводстве Брацлавском и на Диких Полях степь оделась в зеленый наряд в половине декабря. Пчелиные рои начинали жужжать на пасеках, скотина мычала в хлевах. Когда, таким образом, vcst природа, казалось, совершенно преобразилась, люди на Руси, ожидающие необыкновенных событий, беспокойно посматривали на Дикие Поля. Оттуда более чем с какой-либо другой стороны можно было ожидать опасности.

А на Полях в это время не происходило ничего особенного, никаких битв и стычек, подобных тем, которые случались там зачастую и о которых ведали только орлы, ястребы, вороны да полевой зверь.

Таковы были эти Поля. Последние следы оседлой жизни кончались к югу, недалеко за Чигирином, со стороны Днепра и за Уманью, около Днестра. Потом, дальше к лиманам и морю, — степь и степь, словно могучими объятиями охваченная двумя реками. Возле устья Днепра, на Низу, за порогами кипела еще казачья жизнь, но в самих Полях никто не жил, и только по берегам реки кое-где возвышались паланки [1], словно острова среди моря. Земля de nomine [2] принадлежала Польше. Республика дозволяла татарам пасти на ней свои стада, но так как пустыню оберегали казаки, то пастбище часто становилось и полем сражения.

Сколько битв разыгралось там, сколько людей полегло — никто не считал, никто не помнит. Орлы, ястребы и вороны одни только видели все, а если кто издалека слышал шум крыльев и карканье, кто видел стаи птиц, кружащихся над одним местом, тот уже знал, что там лежат трупы, либо непогребенные кости… В густой траве охотились на людей, как на волков. Охотился кто хотел. Человек, преследуемый законом, скрывался в диких степях, вооруженный пастух пас там свои стада, рыцарь искал там приключений, разбойник добычи, казак татарина, татарин казака. Эта степь была и пустою и полною в одно и то же время, тихою и грозною, спокойною и полною засад, дикою от диких полей и от диких душ.

По временам она служила театром большой войны. Тогда по ней, точно волны, плыли татарские чамбулы, казацкие полки, польские или валашские войска; ночью ржание коней вторило завыванию волков, отголосок медных труб летел к озеру Овидия и к морю. Границы республики охранялись от Каменца вплоть до Днепра станицами и паданками. Должна ли степь скоро ожить, двинутся ли по степным дорогам вскоре толпы диких наездников — можно было видеть по неисчислимым стадам птиц, которые, вспугнутые татарскими чамбулами, летели на север. Но татарин, пошел ли от Черного Леса, переплыл ли Днестр с валашской стороны, двигался вслед за птицами и вместе с ними останавливался в Брацлавском воеводстве.

Однако в эту зиму птицы с криком не устремлялись к республике. В степи было тише, чем когда-либо. В то время, когда начинается наше повествование, солнце близилось к закату и красноватыми лучами освещало совершенно пустынную местность. На северной границе Диких Полей, над Омельничком, до самого его устья самый острый взор не мог бы открыть присутствия живого существа; высохший бурьян стоял неподвижно. Вот солнце наполовину скрылось за горизонтом, небо уже потемнело, и степь начинала темнеть. На левом берегу, на небольшой возвышенности, более похожей на степную могилу, чем на пригорок, виднелись следы каменного укрепления, которое было некогда воздвигнуто Теодориком Бучацким и разрушено татарами. От руин падала длинная тень. Вдали светились воды широко разлившегося Омель-ничка, который в этом месте повертывает к Днепру. Но свет все более и более угасал и на земле, и на небе. Тишина стояла невозмутимая, только вверху слышались крики журавлей, летевших по направлению к морю.

Над пустыней спустилась ночь, а с ней настала пора появления духов. Рыцари, бодрствующие в станицах, рассказывали, что по ночам на Диких Полях встают кости умерших, застигнутых внезапною смертью без покаяния, встают, сплетаются в хороводы, и ни кресты, ни церковь не могут помешать им продолжать свою пляску. И вот когда солнце опускалось за горизонт, население станицы начинало набожно шептать молитвы за умерших. Говорили также, что путники нередко встречали тени всадников, умоляющих о поминовении. Попадались между ними и упыри, которые с воем гнались за людьми. Опытное ухо издалека могло отличить волчий вой от воя упыря. Видели иногда и целые войска теней, которые так приближались к станицам, что дозоры начинали бить тревогу. Это предвещало близкую войну. Встреча с одинокими тенями тоже предвещала мало доброго, но не всегда нужно было толковать это в дурную для себя сторону. Иногда и живой человек появлялся перед путником и исчезал, как тень, а вследствие этого мог быть сочтен за духа.

Коль скоро ночь опустилась над Омельничком, нет ничего удивительного, что близ разрушенной станицы показался дух или человек. Из-за Днепра выплыл месяц, осеребрил пустыню, стволы бурьяна и бесконечную даль степи. Тогда ниже на степи показались еще другие видения. Летучие облачка поминутно затмевали блеск месяца, видения то резко выделялись из тени, то скрывались. Иногда они исчезали совершенно, точно тонули в тени. Подвигаясь к возвышенности, на которой стоял первый всадник, они подкрадывались тихо, осторожно, медленно, останавливаясь на каждом шагу.

В движениях их было что-то угрожающее, как в самой степи, столь безмятежной на вид. От Днепра иногда доносился порыв ветра и жалобно завывал в засохших стеблях бурьяна, которые наклонялись и тряслись, точно от страха. Наконец, тени исчезли, спрятались в развалинах. В бледном свете месяца виднелась только одна фигура всадника, стоявшего на возвышении. Наконец, какой-то шелест привлек его внимание. Он приблизился к краю площадки и начал внимательно всматриваться в степь. Ветер перестал шелестеть бурьяном, наступила мертвая тишь.

Вдруг послышался пронзительный свист, раздались выстрелы самопалов, красноватый огонь залпов прорезал ночную темноту: "Алла! Алла! Иисус! На помощь!" — неслись крики с обеих сторон. Топот лошадей перемешивался со стуком железа о железо. Вот еще какие-то новые всадники появились внезапно, точно выросли из-под земли. Словно буря разразилась над этой зловещей пустыней. Вот чьи-то стоны… все тише и тише… буря утихла, борьба окончилась.

Очевидно, разыгралась одна из обычных сцен на Диких Полях.

Всадники сгруппировались на возвышенности, но не сошли с коней, внимательно присматриваясь к чему-то.

— Эй! Высечь огонь и зажечь костер! — раздался из темноты чей-то сильный, повелительный голос.

Сначала посыпались искры, а через минуту вспыхнул яркий огонь. Едущие через Дикие Поля постоянно возили с собой запас сухого очерета и хвороста.

Над огнем тотчас же появился котелок; красноватое пламя костра осветило несколько людей, наклонившихся над какою-то фигурой, которая без всякого движения лежала на земле.

То были солдаты, одетые в придворное красное платье и волчьи шапки. Один из них, сидящий на чистокровном жеребце, очевидно, предводительствовал остальными. Он слез с коня, подошел к неподвижно лежавшему человеку и спросил:

— Жив он, вахмистр, или нет?

— Жив, пан наместник, только хрипит: его чуть не задушил аркан.

— Кто он таков?

— Не татарин; важный кто-нибудь.

— Ну, и слава Богу.

Наместник внимательно посмотрел на лежащего человека.

— Что-то вроде гетмана, — сказал он.

— И конь под ним редкий, лучше и у хана не найдешь, — продолжал вахмистр. — Вон его держат.

Поручик взглянул в указанную сторону, и лицо его просветлело. Двое рядовых еле удерживали великолепного коня, который, раздувая ноздри, удивленными глазами смотрел на своего господина.

— Конь будет наш, пан наместник? — полувопросительно произнес вахмистр.

— A ты, собака, хотел бы у христианина отнять коня среди степи?

— Ведь это добыча…

Сильное хрипение задушенного прервало речь вахмистра.

— Влить ему горилки в рот, — распорядился наместник, — и снять пояс.