Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

Действительно, минуту спустя в комнату вошел ротмистр в сопровождении двух товарищей, панов Селицких. После обычных приветствий Заглоба отвел их в сторону и начал объяснять им суть дела.

Он говорил так красноречиво, что вскоре убедил их, в особенности уверением, что пан Володыевский просит только небольшой отсрочки и после поединка с казаком готов драться с Харлампом. Литвин позволил себя уговорить и согласился отложить поединок.

Богун тем временем отправился к своим и возвратился с есаулом Ильяшенко, которому заявил, что вызвал сам на поединок двух шляхтичей, и потом повторил то же самое в присутствии пана Харлампа и Селицких.

— Мы, в свою очередь, ручаемся, — сказал Володыевский, — что если вы выйдете победителем из поединка со мной, то лишь от вашей воли будет зависеть, драться ли вам с паном Заглобой, или нет. Во всяком случае, вас никто другой вызывать не будет, никто не нападет на вас. В этом мы даем вам слово, и я прошу сделать то же и вновь прибывших панов.

— Клянемся, — торжественно произнес Харламп. Богун отдал Ильяшенке письмо к королевичу и сказал:

— Ты отдашь это письмо королевичу и, если я погибну, скажешь ему и Хмельницкому, что то была моя воля и измены здесь никакой не было.

Заглоба, не упускавший ничего из вида, заметил, что на угрюмом лице Ильяшенки не выразилось ни тени беспокойства, значит, он твердо был уверен в своем атамане.

После этого Богун надменно обратился к шляхте:

— Ну, кому смерть, кому жизнь, — сказал он. — Теперь мы можем идти.

— Пора, пора! — согласились присутствующие и потянулись за своими саблями.

Все вышли из корчмы и направились к речке, бежавшей среди густых зарослей. Стоял бледный осенний день, полный грустного очарованья. Солнце кротким, ласковым светом озаряло обнаженные ветви деревьев и желтые песчаные отмели вдоль правого берега реки. Противники и их товарищи и шли именно к этим отмелям.

— Там, — указал пальцем Заглоба. Все единодушно согласились.

Заглоба начинал все сильнее тревожиться, наконец, он будто невзначай приблизился к Володыевскому.

— Пан Михал, — шепнул он.

— Что?

— Ради Бога, пан Михал, старайтесь! Теперь в ваших руках судьба Скшетуского, свобода княжны, ваша собственная жизнь… и моя. Потому что, если, сохрани Бог, вас постигнет несчастье, что я буду делать с этим разбойником?

— Зачем же вы вызывали его?

— Да сорвалось. Я понадеялся на вас, пан Михал. Я человек старый и к тому же страдающий одышкой, быстро утомляюсь, а эта бестия может прыгать, сколько душе угодно. С ним шутки плохи.

— Постараюсь.

— Помоги вам Господь, не теряйте только присутствия духа.

— Хорошо, хорошо.

В это время к ним подошел один из панов Селицких.

— Что это за птица, ваш казак? — шепотом спросил он. — Обращается с нами не только как равный с равными, а даже свысока. Право! Должно быть, его мать когда-нибудь загляделась на шляхтича.

— Э! — возразил Заглоба. — Скорее какой-нибудь шляхтич загляделся на его мать.

— И мне так кажется, — сказал Володыевский.

— Стой! — вдруг крикнул Богун.

— Стой, стой!

Все остановились, Володыевский и Богун друг против друга, шляхта полукругом.

Володыевский, человек, не лишенный опыта в подобных делах, прежде всего попробовал ногою, достаточно ли тверд песчаный грунт, потом осмотрелся вокруг, желая отметить все неровности почвы. Видно было, что он серьезно относился к предстоящему поединку. Ведь ему приходилось иметь дело с рыцарем, известным по всей Украине, о котором повсюду распевались песни, имя которого гремело по всей Руси до самого Крыма. Пан Михал, простой драгунский поручик, знал, что его ожидает или славная победа, или не менее славная смерть, и старался быть равным своему сопернику. Может быть, поэтому лицо его стало необыкновенно серьезным, настолько, что пан Заглоба перепугался и подумал: "Теряет присутствие духа! Сначала его, а потом меня!". Наконец, Володыевский, окончательно исследовав отмель, начал расстегивать куртку.

— Холодно, — сказал он, — но все равно, согреемся.

Богун последовал его примеру. Противники остались в одних лишь шароварах и рубашках.

Каким ничтожно жалким казался маленький пан Михал в присутствии рослого и сильного атамана! Свидетели с беспокойством поглядывали на широкую грудь казака, на железные мускулы, видневшиеся из-под засученных рукавов рубахи. Им казалось, что это цыпленок выступает против могучего степного ястреба. Ноздри Богуна широко раздулись, точно почуяли близкую кровь, брови сдвинулись. Он остановил на противнике свой злобный взор в ожидании команды.

Пан Володыевский тщательно осмотрел клинок своей сабли, повел рыжеватыми усиками и стал в позицию.

— Достанется ему, — шепнул Харламп своему соседу.

Наконец, послышался нетвердый голос Заглобы:

— С Богом! Начинайте!

Глава XII

Сабли сверкнули, и сталь ударилась о сталь. Поле боя переместилось сразу, потому что Богун с таким напором напал на Володыевского, что тот отступил на несколько шагов назад, а за ним и свидетели. Движения сабли Богуна были так быстры, что свидетели не могли уследить за нею; пана Михала разве только один Бог мог вырвать из когтей неминуемой смерти. Удар следовал за ударом, сталь со свистом рассекала воздух. Неистовство атамана возрастало, им овладевало опьянение боя, и он, как ураган, гнал перед собою маленького рыцаря. Володыевский все пятился и только защищался: вытянутая правая рука его оставалась почти неподвижной, только кисть описывала небольшие, но быстрые, едва заметные полукруги, отражая мощные удары Богуна. Пан Михал не спускал глаз с лица казака и среди ожесточенного боя оставался спокойным; только на щеках его выступил яркий румянец.

Пан Заглоба сомкнул очи и слышал только, как сабля ударяется о саблю.

"Еще защищается!" — думал он.

— Еще защищается! — прошептал Харламп.

— Еще шаг, и он увязнет в песке, — также тихо прибавил Кушель.

Заглоба вновь открыл глаза.

Володыевский, действительно, находился в нескольких шагах от отмели, но по всей вероятности до сих пор не был ранен, только румянец его еще более сгустился, а на лбу выступило несколько капель пота.

Сердце Заглобы забилось надеждой.

"Ведь и пан Михал умеет владеть саблей, — подумал он. — Богун тоже, должно быть, утомился".

Лицо Богуна стало еще бледнее, мокрые черные пряди волос прилипли к влажному лбу, но сопротивление Володыевского только еще более усиливало его неистовство. Белые зубы казака сверкали из-под усов, а из груди вырывалось тяжелое дыхание.

Володыевский не спускал с него глаз и все защищался.

Вдруг на самой границе отмели он сжался, точно кошка (присутствующие подумали, что он падает), наклонился, присел и сразу сделал огромный прыжок вперед, прямо на казака.

— Атакует! — воскликнул пан Заглоба.

Так и было на самом деле: теперь отступал атаман, а маленький рыцарь, определив всю силу своего противника, наступал так энергично, что у свидетелей сердце замирало в груди. Володыевский, очевидно, разгорячился, маленькие глазки его так и сыпали искры; он то приседал, то вновь вскакивал, каждую минуту менял свою позицию, описывал круги около Богуна и заставлял его поворачиваться на месте.

— О, фехтмейстер! — кричал Заглоба.

— Погибнешь! — вдруг выдохнул Богун.

— Погибнешь! — как эхо, отозвался Володыевский.

Тут атаман движением, известным только знатокам фехтовального искусства, перебросил саблю из правой руки в левую и нанес ею такой страшный удар, что пан Михал, словно пораженный громом, пал наземь.

— Иисус, Мария! — вырвалось у Заглобы.

Но пан Михал упал намеренно, чтобы сабля Богуна рассекла только воздух. Тогда маленький рыцарь вскочил, точно дикий кот, и почти на всю длину сабли поразил казака в открытую грудь.

Богун зашатался, сделал шаг вперед, собрал последние силы и нанес последний удар. Пан Володыевский без труда отбил его, ранил казака в голову, и сабля выпала из ослабевших рук казака. Богун упал лицом на песок, который тотчас же окрасился его кровью.

Ильяшенко с громким криком бросился к атаману. Свидетели несколько минут не могли промолвить ни слова; пан Михал молчал тоже. Он обеими руками оперся на саблю и еле переводил дыхание.

Заглоба первый прервал молчание.

— Пан Михал, идите в мои объятия, — изрек он растроганным голосом.

Тогда, словно по сигналу, заговорили и все прочие. В особенности пришел в восторг пан Харламп.

— Вот уж я не ожидал! — воскликнул он. — Теперь моя очередь, чтоб не обвиняли меня в трусости. Хотя я знаю, что вы и меня так же изрубите, тем не менее, поздравляю вас, поздравляю!

— Оставили бы его лучше в покое, — вмешался Заглоба, — тем более, что вам и драться-то не из-за чего.