Тремор - Каролина Эванс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сердце невольно дрогнуло. На фотографиях с Пхукета Таня выглядела так же, как прежде, но была совсем другой. Пока бабушка пересказывала краткие новости из ее жизни, Кирилл пытался понять, что же именно так изменилось в ней. Да, волосы стали длиннее, на месте детских щечек появились скулы. Макияжа на лице было больше обычного, но смутило его совсем не это. Взгляд. Вечно горящие глаза смотрели в камеру со скукой и грустью, и это отдавало в его душе тупой разрывающей болью.
Отследив геолокацию фотографий, он незаметно скинул их себе. Нина Михайловна ничего не заметила. Причитая на погоду, она стала настаивать, чтобы Кирилл остался у нее на ночевку, и он согласился. Все-таки здесь все еще помнило Таню.
Перед сном, лежа на диване, Кирилл рассматривал ее фотографии. Загоревшую, пустую, иногда приторно-счастливую Таню на фоне синего моря, песка и разнообразия джунглей. Стук часов ушел куда-то на второй план. Все вытеснило собой странное необъяснимое предчувствие. Сны в эту ночь тоже были странными.
* * *
Люди уже ждали ее. Неровными рядами они замерли у сцены, готовясь оживиться к ее приходу. Лишь перешептывания и вспышки камер осмеливались нарушить тишину, все больше давящую своим напряжением. Чтобы как-то занять себя, операторы продолжали настраивать свет, а публика беспокойно озиралась в стороны. Ждала, что вот-вот из-за какой-нибудь двери появится художница и займет наконец в край прожженное взглядами кресло. Мужчина в холеном смокинге ждал того же. Микрофон в его руке все больше блестел от пота, в то время как улыбка, наоборот, становилась все шире и беспечнее. Так продолжалось двадцать минут. Никто не сдвинулся с места. А потом привычную тишину прорвали шаги — девушка в берцах и легком платье зашла, как мотылек, знаменующий собой начало весны после долгой спячки.
Люди зааплодировали. Пока она одаривала их улыбкой, ведущий вручил ей микрофон, показав на соседнее кресло. Публика простила ей задержку тут же. С первых же вопросов.
— Таня, как тебе у нас в Мадриде? — спросил он.
Повернувшись к зрителям, Таня с восхищением рассказала о своей вчерашней прогулке, о том, что теперь она фанат фиалковых конфет и хотела бы остаться в их городе подольше, потому что его атмосфера близка ей. Они с журналистом обсудили ее жизнь, взгляды на искусство и то, как они отразились на некоторых работах, что уже были представлены в этом зале. Когда настало время вопросов, десятки рук тут же взметнулись в воздух. Ведущий показал на парня, и девушка с бейджиком протянула ему микрофон.
— Скажите, с каким настроением вы писали «Амазонку»? Какую концепцию заложили в нее? — спросил он, показав на картину, что висела справа от него.
На ней была изображена мулатка в красном платье. Четко виднелось лишь ее лицо. Глаза смотрели вверх, губы напряжены, сжаты в одну полоску, а волосы растрепанны. В густые пряди вплетены бутоны роз, но их вид добавлял лишь безысходности и отчаяния. Некоторые из них были помятыми, некоторые вот-вот норовили упасть на сухую обезвоженную землю. Платье было на них похоже. Юбки разных оттенков красного цвета распростерлись по всей нижней части картине. Где-то они были очерчены, где-то едва различимы в пространстве. Таня смотрела на «Амазонку», вспоминая тот день, когда принялась за нее.
— Девушка решила стать амазонкой, но справиться ей нужно прежде всего со своими чувствами. Сейчас она на переходном этапе. Платье порвано, причёска испортилась, и в ней нет никаких сил, чтобы идти дальше. Она смотрит в небо, просит Бога помочь ей.
Испанский голос тут же перевел за ней.
— Но зачем ей становиться амазонкой? Ведь она была рождена для другого.
Таня посмотрела куда-то в пол. Сотни людей ждали ее ответа. Пальцы вцепились в подлокотник. Дыхание замерло. Среди десятка вопросов в голове пронесся голос Крис. Ее слова о том, что она должна быть честной. Подняв взгляд, Таня отклонилась на кресло.
— Иногда стоит менять в себе одни черты ради других. Потому что не всегда наша данность примирима между собой. Иногда ее переплетения могут быть несовместимы и причинять боль. Я думаю, подобная борьба есть у многих из нас. Мы пришли в этот мир для того, чтобы пройти свои уроки. Понять, что в нас истина, а что лишь ее правдоподобная копия. Жизнь показала Амазонке ее путь. Она не сможет остаться прежней.
— И она пройдет свой путь?
Таня кивнула. Уверенно ровно настолько, насколько умела скрывать свои сомнения. Пока вопросы ветвились в ее голове, все больше людей поднимали руки.
Ведущий показал на молодую девушку. Типичную испанку. Ее темные глаза, казалось, могли без нее задать свой вопрос Тане.
— У вас в картинах очень необычно чередуются красный, черный и белый цвет. Почему вы выбрали их?
— Это моя борьба, — сходу ответила она.
— Я задаюсь вопросом, куда ведут чувства. Возносят они нас или губят? Я имею в виду яркие чувства. Страсть, злость, эйфория, подавленность.
— И как вы отвечаете на это?
Таня не сразу решила, что сказать ей. В момент нерешительности на ум приходила лишь правда.
— Каждый решает для себя сам. Это либо наполняет его, либо отвлекает от главного. Поэтому черный и белый цвет часто рядом — для баланса.
Ее стали спрашивать о жизни в Таиланде, о Крис, которая год назад выставлялась здесь. Многие кивнули, когда кто-то сказал, что их работы похожи темами, но различны по исполнению.
— Если бы не она, меня бы здесь не было, — сказала Таня.
— Ее менеджер стал и моим тоже. Как и дом. Мы работаем вместе.
Когда время на вопросы вышло, люди выстроились к ней в очередь. Вновь и вновь Таня ставила автографы на блокнотах и листовках. Потом они обступили ее, и фотограф запечатлел их на фоне ее работ у однородно-серых стен зала. Все старались пошире улыбнуться, и Таня последовала их примеру.
Когда все закончилось, толпа прошла в павильон с другими картинами. Теперь это пространство с высокими потолками и минималистичным интерьером опустело, и она наконец почувствовала себя свободной. Смотря на сцену, где только что ее видели все эти люди, Таня хотела лишь одного — побыстрее уйти отсюда.
— Ты как? — подошел к ней ее менеджер.
Она впервые видела его вживую. Все в нем идеально вписывалось в описания Крис. Это был высокий мужчина лет тридцати в темно-синем выглаженном костюме. Представительность его образа резко контрастировала с его улыбкой. Простой и дружелюбной, без всяких вежливых заискиваний.
Обменявшись парой фраз, они вышли на
