Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви - Индира Макдауэлл

Еще некоторое время мы не двигаемся, приходя в себя. С минаретов слышны призывы муэдзинов к намазу, часть посетителей встает на него прямо здесь, из-за стен доносится шум просыпающегося города. Не все в Агре любовались восходом в Тадж-Махале, для многих это недостижимая мечта, они заняты своими делами.

И за то, что я оказалась в числе нескольких тысяч счастливчиков (или «идиотов», как сказала Алисия), я от души благодарна Радживу. О чем и сообщаю.

Он серьезно отвечает:

– Быть в Агре и не увидеть восход в Тадж-Махале, – преступление перед собой. А фотографии я тебе дам, их много красивых.

– Алисия дура!

Честно говоря, мое заявление не много умней, но не сделать его я просто не в состоянии.

– Только не говори этого ей. Каждому свое, Джейн.

– Удивительно, как она сумела сыграть Мумтаз?

Несколько мгновений Раджив молчит.

– Она несчастливая женщина, которая очень хочет любить, но еще больше боится этого. Чтобы сердце могло что-то чувствовать, оно должно открыться. С замкнутым сердцем ты даже сегодняшней красоты не увидела бы. Алисия замкнута, она способна раскрываться, только когда играет кого-то другого.

Я думаю уже не о Хилл, а о собственном сердце. Нужно признаться Радживу, что у меня оно – чужое. Но только не сегодня, сейчас разрушать восторг, который я все еще испытываю, не хочется даже беседой о несчастной Алисии Хилл.

Обратно мы выходим через Восточные ворота, хотя машина Раджива осталась стоять у Западных, и пешком идем к «Оберою». Не хочется брать тук-тук, к тому же нам недалеко.

Там, в Тадж-Махале, что-то произошло. Наши с ним сердца оказались связаны невидимой нитью, и я понимаю, что именно эта нить не позволит моему ни растаять совсем, ни снова превратиться в камень. В этом смысле Раджив сделал меня человеком, я снова научилась чувствовать и переживать.

Хорошо это или плохо – думать сейчас не хочется, новое состояние и ощущения буквально захлестывают меня.

А еще за последние дни я ни разу не вспомнила, что сама застрелила Джона. Нет, я об этом не забыла, но перестала заниматься самоедством, ежеминутно укоряя себя в его гибели. Подумав об этом сейчас, я чувствую легкий укор совести, словно предала Джона. Это не так, я всего лишь пытаюсь по-человечески жить дальше…

– Хочешь съездить в Лакхнау?

Вопрос Раджива застает меня врасплох, я пытаюсь вспомнить, что это такое, вернее, помню, что город, но категорически не помню, чем он знаменит, кроме, конечно, фильма о несчастной красавице-танцовщице, которую играла Айшварийя Рай. Хотя фильм я не смотрела.

Понимая, что Раджив зря приглашать не станет, храбро соглашаюсь.

– Я потом еще покажу тебе Варанаси, но этот город нельзя смешивать с остальными, он иной. А вот Канпур и Лакхнау посмотреть можно.

– Чем знаменит Лакхнау?

– Архитектурой, причем нынешней, и едой. Таких кебабов ты не попробуешь больше нигде.

Меня впечатляет примечание о современной архитектуре.

– Много высотных зданий?

– Высотных? – смеется Раджив. – Можно сказать и так, но это не небоскребы. У Лакхнау есть Маявати. – Видя, что мне это имя ничего не говорит, добавляет: – Значит, есть огромные сооружения в ее честь.

– Кто такая Маявати?

– Бывший премьер-министр штата Уттар-Прадеш. Любит себя до беспамятства, а чтобы любили остальные, воздвигает памятники, размерами равные статуям Будды, и ставит их рядом, чтобы никто в этом равенстве не сомневался.

Этим же вечером мы действительно отправляемся в Лакхнау – смотреть на Маявати, Бару Имамбару и пробовать замечательные кебабы.

Сингх, как всегда, прав.

На меня производят неизгладимое впечатление две огромные статуи – одна изображает Будду, вторая… женщину. Раджив, смеясь, кивает:

– Да, это она, наша знаменитая Маявати. Вровень с Буддой, не меньше.

– Она…

И снова Сингх кивает:

– Буддистка. Вернее, решила вдруг стать таковой. Хочешь еще полюбоваться Маявати? Пойдем, покажу. Смотри, это символы партии далитов, якобы партии бедняков. Маявати избиралась от их партии.

Беломраморные слоники размерами куда больше натуральных по обе стороны аллеи, ведущей к гигантскому зданию, впечатляли уже сами по себе. Но Раджив пояснил:

– В день выборов, чтобы не обвинили в открытой агитации, этих слонов пеленают в разноцветные ткани.

Я представила себе такую картину и рассмеялась – лучшей агитации, чем «спрятать» такие скульптуры в яркую оболочку, не найти. А если еще пообещать в случае победы партии на выборах, раздать ткань верным сторонницам, триумф партии обеспечен.

Сингх согласен:

– Она четырежды побеждала на выборах.

Но слоники явно проигрывают по сравнению с очередной статуей самой Маявати – десятиметровой бронзовой скульптурой, кстати, с сумочкой Гуччи в руке, на сей раз в компании ее учителя Канши Рамы (тоже в бронзе). Этот верх демократии кажется настоящей насмешкой, и мы уезжаем смотреть на следующее чудо Лакхнау – Бару Имамбару.

– Набобы, правители Лакхнау, были шиитами и строили большие храмовые комплексы имамбары для проведения обрядов в память имама Хусейна, внука пророка Мухаммеда. Это главный шиитский святой.

Меня удивляет спокойствие и уважение, с которым Раджив рассказывает о чужой вере, несмотря на то, что исламисты сорвали его работу в Агре. Сингх чуть удивляется:

– Я уважаю любую веру. Человек вправе верить в любых богов и поклоняться им любым способом, если это, конечно, не мешает остальным.

Бара Имамбара – огромный храмовый комплекс, в который мы попадаем через гигантские монументальные ворота Руми Дарваза, где соседствуют отделка золотом и полудрагоценными камнями и обшарпанный внутри купол. Вся Индия такова – золото и нищета, огромные бронзовые скульптуры и бездомные, спящие на земле…

В Баре Имамбаре туристам интересен лабиринт Бхул Бхулайа на самом верху. Мы с Радживом тоже долго плутаем, оказываясь в тупиках (Раджив крепко держит меня за руку и мне это приятно!), а когда все же выбираемся, то оказываемся на крыше, с которой открывается великолепный вид на окрестности.

Уходить не хочется, в чем я честно сознаюсь. Сингх смеется:

– Я обязательно должен угостить тебя кебабами. Пойдем, хорошие воспоминания – стимул вернуться в это место.

Оглядываясь на огромный комплекс, Сингх усмехается:

– Знаешь, как набобы боролись с безработицей? Этот комплекс строился тогда, когда жители Лакхнау особенно бедствовали. Набоб затеял роскошное строительство, привлек много рабочих, причем почти все, что возводилось днем, ночью специально выделенные люди разрушали. Утром строительство начиналось снова, это позволяло занять бедняков и накормить их. Плата за работу была мизерной, зато еды давали достаточно, чтобы не умереть.