Уорхол - Мишель Нюридсани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До этого Уорхол вовлек Velvet в свою затею «расширенного кино» – по определению Йонаса Мекаса, или комплексного зрелищного мероприятия, с показом фильма, живой музыкой, демонстрацией фотографий, с танцами и светомузыкой.
Up-Tight на кинематографическом языке Йонаса Мекаса – это мультимедийное шоу, в котором соединены фильмы Уорхола и Моррисси; светомузыкальная композиция Дэнни Уильямса[533]; неистовый танцевальный номер Герарда Маланги; проецирование диапозитивов Барбары Рубин, Ната Финкельшейна, Билли Нейма; выступления The Velvet Underground и Нико; общение с публикой Барбары Рубин и Йонаса Мекаса.
Сначала шел фильм Энди Уорхола Lupe с участием Эди. Через тридцать пять минут на сцену поднялись Velvet. Лу Рид, Джон Кейл, Стерлинг Моррисон и Морин Такер, которую все звали Мо, в темноте, перед экраном, принялись настраивать свои инструменты. Все действия разворачивались синхронно. Уорхол показывал свой фильм Vinyl, а Моррисси – свой, где он снял Нико, певшую песню Боба Дилана I’ll Keep I with Mine. В это же время Velvet исполняли свою композицию Venus in Furs, на создание которой их вдохновил роман Захера-Мазоха[534], а Маланга играл свою сцену с Эди. Словно всего этого было недостаточно, диапроекторы проецировали на сцену яркие цветные пятна, а луч прожектора, блуждая по залу, выхватывал порой среди публики Билли Нейма, тот фотографировал все вокруг, и Барбару Рубин, ругающуюся с публикой.
Когда Лу Рид взял первые аккорды песни «Героин», принесшей ему самый большой «андеграундный» успех, Маланга выхватил из кармана какой-то предмет, поднес его к пламени от зажигалки так, что все подумали, будто это шприц, но в действительности это оказалось авторучкой. Тем не менее он сделал вид, что это настоящий шприц, и, впрыснув его содержимое себе в руку, упал к ногам музыканта. Кто присутствовал на шоу, признавали, что именно эта сцена эмоционально захватила буквально всех и вызвала настоящую бурю чувств. Звукоусилители были настроены на полную мощность…
В январе 1966 года нью-йоркское общество клинической психиатрии пригласило Уорхола на свой ежегодный банкет в отель «Дельмонико», на Парк-авеню. Уорхол ненавидел выступления, поэтому он показал два своих фильма, снятых в 1964 году. Один из них – Harlot (продолжительностью в семьдесят минут), его первый «говорящий» фильм, где показывался, напомним, трансвестит Марио Монтес, демонстративно медленно поглощавший банан за бананом в то время, как сценарист Тавел, Билли Нейм и поэт Гарри Фейнлайт за кадром вели почти неслышный разговор о великих женщинах – актрисах кино. Другой фильм – Henry Geldzahler, в котором хранитель отдела Музея современного искусства на протяжении полутора часов курит сигару прямо перед камерой. Не обошлось и без The Velvet Underground, чья грохочущая музыка делала бесполезными любые попытки разговоров. Без Нико, она впервые пела в Нью-Йорке. Без Маланги, тот метался в бешеном танце с хлыстом. Без Йонаса Мекаса, который принес с собой ручную переносную камеру и в холле интервьюировал ошеломленных психиатров, расспрашивая тех об их сексуальной жизни. Многие из них поспешили убраться восвояси. На следующий день в газете Herald Tribune появилась статья под смешным заголовком: «Врачи-психиатры убегают от Уорхола».
После первого показа шоу было повторено в DOM, то есть в Польском народном доме, расположенном по адресу: St Mark’s Place, 23, в двух арендованных залах – просторном танцевальном и зрительном, где с одной стороны была устроена сцена, а с другой – трибуна.
Уорхол выкрасил стены белой краской, чтобы на них можно было демонстрировать фильмы, установил на трибуне кинопроекторы и фильтры, под потолком – зеркальный крутящийся шар, другой такой же – на полу, рассредоточил по всему пространству стробоскопические лампы. В апреле он дал рекламу в Village Voice, пригласив всех желающих потанцевать и разгуляться «на всю катушку» под Exploding Plastic Inevitable, заплатив 2 доллара в обычные рабочие дни и 2,5 доллара – в пятницу, субботу и воскресенье.
Весь апрель Уорхол провел на трибуне, приводя в действие кинопроекторы, меняя цветные фильтры, привлекая к работе всех, кто подходил к нему за чем-либо, успевая показывать одновременно по три кинофильма, направлять лучи прожекторов на зеркальные шары, которые отбрасывали сотни светящихся вальсирующих в небе звездочек.
В DOM, куда некоторые гости заходили в надежде раздобыть наркотики, встречались очень странные персонажи. Например, высокий чернокожий мужчина, в болотных сапогах и длинном непромокаемом плаще, под которым из одежды были только трусы-стринги; или девушка в туго затянутом корсаже, какие носили в 1900-х годах, черных, выше локтя, перчатках, огромной шляпе с приколотым плюмажем; еще две подружки – в зеленых бюстгальтерах и черных колготах; третья была «одета» во что-то светящееся неоновым светом. Свободный стилист Руди Генрайх, который придумывал одежду для Эди и «изобрел» монокини, крутился среди этой публики, внимательно приглядываясь в поисках очередных идей.
Часто захаживал Сальвадор Дали, но даже его экстравагантность не «дотягивала» до фантазии некоторых посетителей. Он говорил: «Что доставляет мне удовольствие, так это то, что абсолютно любой человек, который не понимает ничего, может сказать мне: “Здравствуй, Сальвадор”. И меня мало волнует, за кого он меня принял: за художника, за человека из телевизора или за писателя. Главное то, что существует миф Дали, пусть он даже непонятный, совершенно ложный. Я – личность экстраординарная, ее невозможно классифицировать. Это подпитывает и укрепляет голландский сыр, который зреет внутри меня».
Высказывание очень уорхоловское, как по теме, так и по стилю. Впрочем, как и большинство – обратит ли читатель на это внимание? – других высказываний, собранных понемногу и отовсюду: «Коротенькие послеполуденные мастурбации, чтобы удовлетворить сидящего во мне вуайериста, чтобы никто никогда не осмелился дотронуться до меня»… «Все мои друзья возмутились, когда в 1950 году я рисовал галстуки и ковры. Был шумный скандал. Говорили: “Дали продался рисованию галстуков”. Но мне кажется, они очень ревниво отнеслись к тому, что сами не смогли придумать вещь или предмет, пользующийся таким же спросом. Десять лет спустя Жоан Миро[535], Пикассо и многие другие, в свою очередь, принялись рисовать ковровые покрытия, скатерти и тысячи других объектов, куда менее достойных»… «Я живу там, где больше денег»… «Ребенком я был очень застенчив, особенно с людьми, чье положение было выше моего. Я страшно краснел и приподнимал свою шляпу. Теперь все наоборот: именно я привожу в стеснение других»… «Индивидуум против машины, я вовсе не исключаю возможность замены его –
