Конвергентная культура. Столкновение старых и новых медиа - Генри Дженкинс

В противоположность этому подходу, в данной книге утверждается, что конвергенция связана в первую очередь с соучастием и коллективным сознанием. Эту точку зрения весьма точно резюмировал Маршалл Селла из New York Times:

«Благодаря Интернету голубая мечта телевидения воплотилась в реальность: речь о пресловутой интерактивности. Телевидение начиналось как улица с односторонним движением, ведущая от продюсеров к потребителям. Теперь эта улица стала двухсторонней. Человек, обладающий одним устройством (телевизором), обречен на изоляцию. Человек, у которого есть два устройства (телевизор и компьютер), может стать частью сообщества». [13]

Многие практические исследования наглядно демонстрируют, что происходит, когда люди, имеющие доступ к множеству компьютеров, потребляют и производят медиа сообща. Когда они вместе занимаются сбором идей и данных, организуют сообщества для реализации общих интересов, действуют как низовые посредники, обеспечивая широкое распространение важных сообщений и интересного контента.

Низовые посредники. Блогеры или лидеры фанатских сообществ, оказывающие сильное влияющие на распространение медиаконтента, но действующие за пределами корпоративных и государственных систем.

Возможно, корректнее было бы говорить не о персональных, а об общественных медиа, которые становятся частью нашей жизни, когда мы становимся участниками различных сообществ, независимо от того, идет ли речь о локальных сообществах или сетевых.

В течение всей книги я пытался показать, что конвергентная культура связана с новыми формами соучастия и взаимодействия. Согласно Леви, властные отношения соучастия в рамках сообществ знания реализуются параллельно с традиционными властными отношениями в рамках национальных государств, действующих через граждан и корпорации подобно тому, как товарный капитализм реализуется через работников и потребителей. Наиболее оптимистичное прочтение Леви предполагает, что новые властные отношения соучастия служат мощным противовесом для традиционных источников власти, хотя последние будут изыскивать возможности использовать эту энергию в собственных целях. Пока мы только учимся управлять этой энергией – как на индивидуальном, так и на коллективном уровне – и пока мы еще не знаем базовых условий, на которых нам будет позволено соучастие. Многие боятся этой власти, других она воодушевляет. Впрочем, нет ни малейших гарантий, что мы будем использовать власть соучастия более ответственно, чем национальные государства и крупные корпорации используют традиционные властные отношения. Мы пытаемся выработать этические коды и общественные договоренности, которые будут в дальнейшем определять логику этих властных отношений. Также мы пытаемся понять, как новые властные отношения встроятся в существующую систему развлечений и политический процесс. Одна из ключевых задач, которые нам предстоит решить, заключается в том, чтобы понять, как и почему группы с различным культурным багажом, ценностными установками, точками зрения и уровнем компетенции смогут слышать друг друга и совместно работать для общего блага. Нам многому еще предстоит научиться.

В данный момент мы осваиваем новые возможности соучастия, используя существующие взаимосвязи с коммерческой индустрией развлечений. Точнее, отдельные группы энтузиастов тестируют новые возможности и намечают направления, по которым в дальнейшем за ними последует большинство пользователей. Массовая культура выступает в роли тестовой площадки по двум основным причинам: с одной стороны, потому что ставки здесь не столь высоки; с другой, потому что игра в рамках массовой культуры приносит участникам гораздо больше удовольствия, нежели игра в более серьезных сферах. Впрочем, как мы могли видеть на примере президентской кампании 2004 года, навыки, приобретенные в ходе спойлинга «Последнего героя» или создания вариаций на тему «Звездных войн», могут быть с успехом использованы в политической деятельности, обучении и работе.

В конце 1980-х – начале 1990-х исследователи современной культуры, включая меня самого, рассматривали фанатские сообщества в качестве оптимального средства проверки концепций активного потребления и низовой активности. Мы говорили о «фанатской культуре», существующей в тени коммерческой культуры, выступая одновременно и ответом на эту культуру, и ее альтернативой. Фанатскую культуру мы определяли через апроприацию и трансформацию материала, заимствованного из массовой культуры. Речь шла о применении традиционных практик народной культуры к контенту, произведенному в рамках массовой культуры. [14] За последние десять лет Интернет переместил этих пользователей с периферии медиаиндустрии в ее центр. Исследования фанатского сообщества заинтересовали ключевых аналитиков, ведущих юристов и представителей бизнес-сообщества. Те, кого раньше называли «дикими читателями», сейчас с подачи Кевина Робертса именуются «вдохновенными пользователями». В конце концов, соучастие было признано естественным способом реализации медиа, и нынешние дебаты уже не ставят его под вопрос, а пытаются прояснить его условия. Если исследование фанатской культуры помогло понять смысл инноваций, возникающих на периферии медиаиндустрии, то детальное изучение структуры фанатских сообществ помогает понять логику новых концепций гражданства и сотрудничества. Политическая значимость фанатских сообществ проявляется не только виде в распространении новых идей (и критического прочтения избранных текстов), но также в виде доступа к новым социальным структурам (коллективный разум) и новым моделям культурного производства (культура соучастия).

Может быть, я зашел слишком далеко? Может, переоцениваю значение потребительских сообществ? Не исключено. Как бы там ни было, я не пытаюсь предсказывать будущее. Я не хочу делать громких заявлений об увядании институтов массмедиа – подобные пророчества сильно ослабили концепцию цифровой революции, выдвинутую в прошлом десятилетии. Я лишь пытаюсь обратить внимание на демократический потенциал, которым чреваты некоторые тенденции современной культурны. Последствия совершенно непредсказуемы. Пьер Леви определял свой идеал коллективного интеллекта как «осуществимую утопию». Таковым он и является. Я тоже причисляю себя к культурным утопистам. И, будучи утопистом, я хотел бы наметить потенциал нашей культуры, который может сделать нас лучше не только как общество. Мой опыт фаната изменил сам способ восприятия медиаполитики, позволив мне исследовать и пропагандировать нереализованный потенциал, а не отрицать с порога все, что не соответствует устоявшейся системе ценностей. В конце концов, фанатская культура возникла на стыке вдохновения и фрустрации: если медиаконтент не вызывает у нас воодушевления, мы не будем иметь с ним дела. С другой стороны, если он не вызывает у нас легкой фрустрации, у нас не будет повода переписывать и переделывать его. Нынче я часто слышу голоса недовольства состоянием нашей медиакультуры, и крайне мало тех, кто говорит о возможных изменениях.

Впрочем, недостаточно просто указать на возможности изменения. Необходимо также выявить различные преграды, препятствующие реализации этих возможностей, и найти пути их преодоления. Понимание того, как может выглядеть идеальное общество, дает ориентиры для достижения целей. В этой книге были рассмотрены конкретные примеры социальных групп, уже продвинувшихся в сторону коллективного разума и разделенной культуры. Я