Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

зарплата у того и другого одинаковая – это другой разговор, которой и заводить неприлично и не принято.

В общем, замотался Миронов по северам: то госкомиссия по приемке строительства, то обучение профсоюзного актива, то подготовка вопроса на президиум, но чаще всего – выезды на расследования. Замерзнет ли водитель на зимнике, взорвется ли кислородный баллон или целая котельная, задавит ли лесиной вальщика – без технического инспектора не обойтись. И так закрутила Антона эта командировочная карусель, что стал он отвыкать и от семьи, и от Светланы. Да и привыкнуть было некогда: не успеешь приехать и отчитаться, как снова пора лететь. Втянулся Антон в этот ритм и уж не представлял себе иной жизни. Да и немудрено втянуться: что детдом, что общага, что гостиничная койка – не все ли едино. И там и там стены чужие и простыня казенная. Зато в командировках встречаются люди, с которыми по душам разговориться можно. Это дома Антону поговорить не с кем и не о чем. С тестем не особенно поговоришь – он внутрипартийной возней живет, обкомы на сельский и промышленный делит. Теща – о коврах и цигейке думает, а со Светланой, как оказалось, и говорить больше не о чем, кроме цен на рыбу и мясо и успехов в воспитании дочери, которая подрастала без участия отца, научилась ходить и спрашивать папу, когда он снова приедет к ним в гости. Устами дочери произносилась истина. Гостем стал себя чувствовать в квартире тестя Антон. Гостем, которому улыбаются, говорят обязательные слова, деланно радуются, но тайком поглядывают на часы: не задержался бы. И некогда желанная женушка на ласки стала неотзывчива, хотя не отторгала, но и не отдавалась всей душой, как бывало. Просто исполняла обязанность, как бы нехотя, в силу утомительных обстоятельств, которые и любовью назвать нельзя и даже супружеством, а точнее всего можно определить как сожительство. И не более.

До некоей поры наш Колонтаец всей этой суммой обстоятельств своей жизни не тяготился: считал, что живет не хуже других. Потому как откуда ему, колонтайцу, было знать, как счастливые семьи живут. Не жил он никогда в настоящей семье – детдом это не семья и не ее подобие. Вот и представлялось ему, что семья для человека физиологически предопределенная тягота, избежать которой, как всеобщей воинской повинности или налога на бездетность, здоровому мужчине совершенно невозможно, а потому не стоит и пробовать.

Я уже сказал, что в состоянии душевной прострации Колонтаец пребывал до поры до времени. У каждого плода свое время: он созреть должен. Созревала и Колонтайцева неприкаянность, как созревает под весенним солнцем согреваемая им земля. Кажется, еще вчера цепенела она под ноздреватым снегом мертвой царевной, а сегодня глядишь – запарила, отмякла и проклюнулся сквозь жухлую корку прошлогодних листьев желто-фиолетовый прострел, чтобы порадовать в еще пустынном лесу первых влюбленных.

В такую вот пору и проклюнулась сквозь внешне непроницаемую корку спящая Колонтайцева душа. С одной стороны, весна это благодать Божья, а с другой – чертова распутица. Вот из-за этой чертовой шутки и застрял однажды весной безвылетно в северной глубинке технический инспектор Миронов. В пустоте гостиницы, когда все книги прочитаны, а прошлогодние журналы затерты до дыр, заняться нечем – только кровать давить. Сквозь дрему услышал Антон тоскующий в тишине прекрасный женский голос. За соседней стеной под хриповатую гитару лилась незнакомая Антону песня:

Мой конь утомился, стоптались мои башмаки, Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры. До синей реки, моя радость, до синей реки. До красной горы, моя радость, до красной горы. Но где та река, та гора – притомился мой конь. Куда же мне ехать, скажите, скажите, куда? На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь. А ясный огонь, моя радость, найдешь без труда. Но где этот ясный огонь, почему не горит? Сто лет подпираю я небо ночное плечом. Фонарщик нам должен зажечь, но фонарщик тот спит. Фонарщик тот спит, моя радость, а я ни при чем. И снова ты едешь один без дороги во тьму. Куда же ты едешь, ведь ночь подступает к глазам? Ты что потерял, моя радость? – кричу я ему. А он отвечает: – Ах, если б я знал это сам...

Неведомая волна подхватила и сбросила с койки Антона – это потянуло истосковавшуюся по теплоте душу к ясному огню, обогреться. Антон замер перед обшарпанной дверью чужого номера, раздумывая, постучать ли. Постучал вежливо и негромко. Знать бы Антону, к какому концу приведет его эта синяя дверь, может, и поостерегся бы, убоялся судьбы и не толкнул дверную ручку. Знать бы. Только кто наперед судьбу свою знает? По каким линиям на руке, по каким знакам на небосводе прочитать ее можно? И кому из нас, смертных, дано такое умение? Ты что потерял, моя радость? Куда же ты едешь? Если бы сам знал Антон, может, и не постучал бы. Но он постучал и услышал: «Войдите».