Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        Вы, с кем я расстаюсь, Квиринова гордого града

        Боги, в сей час и навек вам поклоненье мое.

35   Пусть я поздно берусь за щит, когда уже ранен, —

        Все же изгнанья позор, боги, снимите с меня.

        Сыну небес, я молю, скажите, что впал я в ошибку,

        Чтобы вину он мою за преступленье не счел.

        То, что ведомо вам, пусть услышит меня покаравший.

40   Умилосердится бог, — горе смогу я избыть».

        Так я всевышних молил; жены были дольше моленья.

        Горьких рыданий ее всхлипы мешали словам.

        К Ларам она между тем, распустив волоса, припадала,

        Губы касались, дрожа, стывшей алтарной золы.

45   Сколько к Пенатам она, не желавшим внимать, обращала

        Слов, бессильных уже милого мужа спасти!

        Но торопливая ночь не давала времени медлить,

        Вниз от вершины небес нимфа аркадская шла.[535]

        Что было делать? Меня не пускала любимая нежно

50   Родина: но наступил крайний изгнания срок.

        Сколько я раз говорил поспешавшим: «К чему торопиться?

        Вдумайтесь только, куда нам и откуда спешить!»

        Сколько я раз себе лгал, что нам назначили будто

        Благоприятнейший день для отправления в путь.

55   Трижды ступил на порог я и трижды вернулся, — казалось,

        Ноги в согласье с душой медлили сами идти.

        Сколько я раз, простившись, опять разговаривал долго,

        И уж совсем уходя, снова своих целовал.

        Дав порученье, его повторял; желал обмануться,

60   В каждом предмете хотел видеть возврата залог.

        И наконец: «Что спешить? — говорю. — Я в Скифию выслан,

        Должен покинуть я Рим — медля, я прав, и вдвойне!

        Я от супруги живой живым отторгаюсь навеки,

        Дом оставляю и всех верных домашних своих.

65   Я покидаю друзей, любимых братской любовью, —

        О, эта дружба сердец, верный Тесея завет!

        Можно еще их обнять, хоть раз, — быть может, последний, —

        Я упустить не хочу мне остающийся час».

        Медлить больше нельзя. Прерываю речь на полслове,

70   Всех, кто так дорог душе, долго в объятьях держу.

        Но между тем, как еще мы прощались и плакали, в небе

        Мне роковая звезда, ярко денница зажглась.

        Словно я надвое рвусь, словно часть себя покидаю,

        Словно бы кто обрубил бедное тело мое.

75   Метий мучился так, когда ему за измену

        Кони мстили, стремя в разные стороны бег.[536]

        Стоны и вопли меж тем моих раздаются домашних,

        И в обнаженную грудь руки печальные бьют.

        Вот и супруга, вися на плечах уходящего, слезы

80   Перемешала свои с горечью слов, говоря:

        «Нет, не отнимут тебя! Мы вместе отправимся, вместе!

        Я за тобою пойду ссыльного ссыльной женой.

        Путь нам назначен один, я на край земли уезжаю,

        Легкий не будет мой вес судну изгнанья тяжел,

85   С родины гонит тебя разгневанный Цезарь, меня же

        Гонит любовь, и любовь Цезарем будем моим».

        Были попытки ее повторением прежних попыток,

        И покорилась едва мысли о пользе она.

        Вышел я так, что казалось, меня хоронить выносили,

90   Грязен, растрепан я был, волос небритый торчал.

        Мне говорили потом, что, света не взвидя от горя,

        Полуживая, в тот миг рухнула на пол жена.

        А как очнулась она, с волосами, покрытыми пылью,

        В чувства придя наконец, с плит ледяных поднявшись,

95   Стала рыдать о себе, о своих опустевших Пенатах,

        Был, что ни миг, на устах силою отнятый муж.

        Так убивалась она, как будто бы видела тело

        Дочери или мое пред погребальным костром.

        Смерти хотела она, ожидала от смерти покоя.

100 Но удержалась, решив жизнь продолжать для меня.

        Пусть живет для меня, раз так уже судьбы судили,

        Пусть мне силы крепит верной помогой своей.

Элегия VI

        Так горячо не чтил Антимах из Клароса Лиду,

        Так Биттиду свою Косский певец не любил,[537]

        Как безмерно, жена, тебе я сердцем привержен,

        Твой не то что плохой, но злополучнейший муж!

5     Я точно свод, готовый упасть, а ты мне подпорой:

        Все, что осталось во мне прежнего, твой это дар.

        Если не вовсе я нищ и наг, это ты устранила

        Тех, кто спешил схватить доски разбитой ладьи.

        Ибо, как лютый волк, голодный и кровожадный,

10   Возле овчарни ждет, не отлучится ль пастух;

        Как порою глядит с высоты ненасытный стервятник,

        Не заприметит ли где плохо засыпанный труп, —

        Так, не вступилась бы ты, уж не знаю какой проходим

        Все достоянье мое ловко прибрал бы к рукам.

15   Все посягательства ты отвела, добродетелью твердой

        Помощь друзей снискав, — чем их отблагодарю?

        В пользу твою говорит несчастный, но верный свидетель

        Будет ли только иметь это свидетельство вес?

        Женской честью кто выше тебя? Ни Лаодамия,

20   Спутница мужа в Аид, ни Андромаха сама.

        Выпади жребий тебе воспетою быть Меонийцем,

        И Пенелопу тогда славой затмила бы ты.

33   Ты бы среди героинь занимала первое место,

34   Всех бы виднее была строем высоким души.

        Этим самой ли себе ты обязана, не наставленью,

        Вместе с тобой ли на свет верность твоя родилась,

25   Или достойный пример твоей августейшей подруги[538]

        (Если дозволено мне с высшими малых равнять)

        Также тебя научил, в долголетней близости вашей,

        Ей уподобясь во всем, доброй супругою быть?

        Горе! Гений мой захирел, не тот он, что прежде,

30   В меру твоих заслуг голосом дань не воздам!

        Если когда-то и в нас пламенели силы живые,

        Долгих лишений гнет их погасил и убил.

35   Все же, когда не совсем бессильно мое славословье,

        Жить из века в век будешь ты в песнях моих.

Элегия VII

        Если лица моего ты сберег на намять подобье,

        Скинь с моих кудрей Вакху приятный венок!

        Этот веселья знак подобает счастливым поэтам —

        Мне ли в лихие дни кудри плющом увивать!..

5     Друг, это слово к тебе, ты знаешь сам, хоть таишься,

        Ты, кто на пальце всегда носишь поэта с собой,

        Изображенье мое оправив золотом красным,

        Чтобы видеть хоть так милые сердцу черты:

        Глянешь и каждый раз про себя промолвишь, наверно:

10   «Где он, в какой дали, наш сотоварищ Назон?..»

        Преданность эту ценю, но стихи — мой образ вернейший;

        Сколько ни есть их, читай, и каковы ни на есть:

        Песни, где я говорю о людях, менявших свой облик, —

        Мастер, в изгнанье гоним, труд не успел завершить.

15   Их, и не только их, но и многое, Рим покидая,

        В горе своей рукой бросил я в жадный огонь.

        Как Фестиада на смерть в огне обрекла Мелеагра,[539]

        Преданная сестра и беспощадная мать,

        Так в пылавший костер я бросал неповинные книги,

20   Плоть от плоти моей — пусть погибают со мной! —

        То ли с обиды на Муз, втянувших меня в преступленье,

        То ль оставлять не желал, не обтесав их, стихи.

        Все ж, поскольку они избежали уничтоженья,

        В списке — и не в одном — ходят, конечно, у вас, —

25   Ныне молю: «Пусть живут! И пусть их люди читают,

        Праздный заняв досуг, и вспоминают меня…»

        Только едва ли прочтут терпеливо их, если не знают,

        Что не придал поэт должной отделки стиху.

        Молотом кое-как отковать успел я изделье,

30   Строгим напильником слог не дали мне обточить.

        Баловень славы, теперь не славы прошу — снисхожденья:

        Лишь бы читатель меня, не заскучав, дочитал!