Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Дождь прошёл и к киоску подходило всё больше покупателей. Янкель закончил свой рассказ и пригласил меня в гости на ближайшее воскресенье.

82

В конце лета в Одессу приехали родители Анечки. Они сняли половину комнаты в коммунальной квартире на Малой Арнаутской. Вторую половину этой комнаты занимала одинокая хозяйка Дина, которая подрабатывала, делая маникюр.

Комнату разгородили верёвкой, к которой прикрепили несколько простыней, образовавших полотняную перегородку.

Жили они тогда довольно бедно, нигде не работали и их денежных запасов хватило только на оплату половины комнаты, площадь которой была примерно 15-16 метров. Здесь разместилась семья из четырёх человек.

Когда Анечка впервые привела меня к себе домой, я поразился тесноте и бедности, в которых они жили. У хозяйки Дины в то время были клиенты, ожидавшие своей очереди на маникюр, и приходилось разговаривать полушепотом.

Анечка представила меня родителям, как своего друга по институту и мы пили чай с картофельными оладьями. Мать-Рета была ещё довольно интересной молодой женщиной, низкого роста с красивой копной черных волос, аккуратно уложенных волнами на сторону, с умными тёмными глазами. Отец-Абрам выглядел значительно старше её, хоть на самом деле был даже на несколько лет моложе. Лысина, охватившая большую часть головы, седина на висках и затылке, и суровое выражение лица делали его старше своих лет, придавали солидность и важность. По разговору он казался высоко образованным человеком. Как потом выяснилось, он закончил только несколько классов начальной школы.

Семья Анечки почти всю войну прожила в эвакуации, в далёкой Киргизии. Отца мобилизовали в конце 1941-го, но через несколько месяцев его комиссовали по болезни и это в большой мере способствовало выживанию семьи.

В отличие от мамы Реты, в облике, поведении и поступках которой чувствовались доброта, тактичность и вежливость, папа Абрам был довольно резким и строгим человеком, в котором нередко проявлялись нескрываемая грубость и желание повелевать.

Я почувствовал себя очень неуютно на этой первой встрече с родителями Анечки и, как мне показалось, не произвёл нужного впечатления. Может быть на это повлияли излишняя стеснительность и молчаливость, может быть сказались состояние здоровья и изуродованное шрамами лицо, а может тому способствовало имущественное положение, которое я не пытался приукрашивать, но после этой встречи у меня не было никаких сомнений в том, что родители были от меня не в восторге. Я затем долгое время старался реже заходить в дом Анички и, провожая её по вечерам, прощался с ней у подъезда.

Зато я вскоре приобрёл надёжного союзника в семье Крепсов в лице старшего брата Анечки -Бориса. Он был самым старшим из троих детей и всю войну провёл на фронте, куда был мобилизован в начале войны, после окончания медучилища. Его медицинское образование позволило ему определиться во фронтовой госпиталь с которым он познал горькие месяцы поражений и бегства. Конец же войны, встретил в 1945-ом году в Берлине, где и закончил свой военный поход.

Как рассказывал Боря, благополучному прохождению его военной службы (за всю войну не был ни разу серьёзно ранен), он во многом обязан своему шефу - военврачу Гавриилу Бойко, начальнику фронтового госпиталя, который видел в нём потенциального жениха для своей любимой племянницы Люсеньки Гончарук, работавшей медсестрой в том же госпитале.

Люся была очень красива и не могла не понравиться Боре. Она пользовалась большим вниманием мужской половины госпиталя, но отдавала предпочтение Боре - молодому, красивому и умному парню, да ещё хорошему и способному работнику.

Бойко всячески способствовал их дружбе и в конце войны они официально зарегистрировали свой брак в Берлине, в армейских условиях по принятому в то время порядку. Это был бесспорно брак по любви, но во многом он сочетался и с расчётом.

Гавриил Харитонович Бойко ещё до войны защитил диссертацию на звание кандидата медицинских наук, занимал должность доцента кафедры терапии в Одесском мединституте и был членом партийного бюро. Он обещал Боре помощь при поступлении в институт, где Люся уже была студенткой второго курса. Он также обещал молодожёнам комнату в его пятикомнатной квартире в центре города и помог им приобрести много ценных вещей в Германии, которые постепенно отгружались в Одессу.

С помощью Бойко Боря и Люся смогли раньше многих других в их госпитале демобилизоваться, несмотря на ещё большую потребность в медработниках в военных госпиталях в первые послевоенные годы. Уже в 1946-ом году они получили обещанную комнату на углу улиц Ленина и Воровского, и приступили к учёбе в мединституте.

Боря понимал, что в их браке с Люсей есть и негативная сторона - отсутствие национальной общности, но любовь к симпатичной молодой украинке и удачное решение многих важных вопросов на старте их семейной жизни, затмили этот недостаток и на первых порах своего супружества он вроде и не чувствовал его.

Боря понравился мне с первой же встречи и, как вскоре выяснилось, я тоже произвёл на него приятное впечатление. Я это почувствовал не только по его отношению к себе, но и по отношению ко мне родителей Анечки, которое с его помощью стало медленно, но верно меняться в мою пользу.

83

Янкель Туллер и его престарелая жена Эстер жили в небольшой двухкомнатной квартире на улице Лейтенанта Шмидта, недалеко от вокзала.

В один из воскресных летних дней, по приглашению Туллеров, вооружившись бутылкой сухого вина и тортом «Сказка», я вышел на трамвайной оатановке у вокзальной площади и без труда нашёл нужную мне квартиру на первом этаже полуразрушенного дома. Там, кроме стариков-хозяев, был их сын Нюня, которого я легко узнал, и его жена Фира, которая была на голову выше мужа. Её я видел впервые. Мы познакомились с ней, а с Нюней расцеловались, как с родственником, с которым много лет не виделись. Последний раз мы встречались в памятном 1939-ом году, когда они приезжали с Зюней в Красилов в отпуск. В том году началась Вторая мировая война, был заключен злополучный пакт о ненападении с фашистской Германией и наши войска вошли в Польшу, которую поделили пополам с Гитлером.

Нюня мало изменился за это время, хоть и воевал всю войну и получил несколько тяжёлых ранений. Он носил такой же берет, как и до войны, и остался таким же швицером, как и тогда. Закончив институт связи, работал на Одесской телеграфной станции, где пользовался большим уважением и был помещён на Доску Почёта.

Я долго допрашивал его о Зюне, но ему было известно о нём ровно столько, сколько и мне. Он распрощался с ним в первый день войны и больше о нём ничего не слышал. Единственное, что удалось узнать, что в педагогическом институте, где Зюня учился, создан комитет по подготовке к десятилетию окончания института студентами выпуска довоенного 1940-го года. Мы договорились разыскать членов этого комитета для поиска какой-то информации о Зюне.