Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

По шедшей от языческих времен в простом народе традиции, чтобы покойник не возвращался назад и не пугал живых, ему закрывали глаза, прижимая веки тяжелыми пятаками, выносили гроб ногами вперед, а иногда гроб обносили вокруг дома, выносили не в ворота, а в пролом в ограде и даже делали повороты по дороге, а землю посыпали колючими еловыми ветвями. Щепки, оставшиеся при изготовлении гроба, в народе бросали в реку или клали в гроб, либо же бросали в могилу. Особенно это соблюдалось старообрядцами, которых, несмотря на запреты, хоронили в долбленых дубовых колодах, а не в тесовых домовинах. После выноса тщательно мыли пол и стены, а постель покойника на 40 дней выносили в курятник (душа в течение 40 дней проходит земные мытарства, на ночь возвращаясь домой), а потом сжигали.

В храме открытый гроб ставился головой к алтарю. Над гробом совершалась панихида и, под колокольный звон, в сопровождении священника, его несли к могиле. Только там, после прощания, гроб закрывался, а икона с покойника ставилась в храме на канунник, особый стол в притворе, для совершения заупокойных служб. При пении литии, краткого заупокойного богослужения, гроб опускали в могилу, головой к востоку. По окончании литии священник крестообразно посыпал гроб землей, лил на него елей и сыпал пепел из кадила.

После погребения следовал непременный поминальный обед. Проходили они особым порядком. На них непременно присутствовало духовенство, которое перед обедом читало положенные молитвы, служило литию и благословляло «яству и питие». Первым блюдом подавались блины, желательно с зернистой икрой. Яство состояло из рыбных блюд, особенно если поминки приходились на посты или постные дни недели. Заканчивался обед киселем с миндальным молоком. По окончании обеда духовенство опять служило литию, заканчивавшуюся «вечной памятью», которую пели все присутствующие. После этого всем подавалась в стаканах медовая сыта.

Усопших солдат и офицеров сухопутных войск везли на кладбище на пушечном лафете в сопровождении караула от полка или гарнизона. На крышку гроба клали головной убор и обнаженное холодное оружие, перекрещенное с ножнами. При погребении фельдмаршала почетный караул состоял из четырех полковников и четырех капитанов, каждый орден нес на подушке штаб-офицер с двумя капитанами-ассистентами, под начальством полного генерала и двух генерал-майоров, а сопровождали покойного 3 батальона, 6 эскадронов кавалерии и артиллерийская батарея. Полковника сопровождали 400 человек со знаменем под командой батальонного командира, у тела шли 4 офицера, ордена несли 3 офицера. Прапорщику полагалось 40 человек сопровождения под командой поручика, фельдфебелю – 30 человек с поручиком, рядовому – 20 человек с двумя унтер-офицерами. Офицеры были в парадной форме, с обвитыми черным флером блестящими частями обмундирования и снаряжения и повязанным флером на левом рукаве. Когда тело проносили мимо строя, все чины брали «на караул»; встречные воинские чины также становились во фрунт и делали на караул, а без оружия – отдавали честь. При опускании гроба в могилу производился троекратный ружейный салют.

На кораблях, находившихся в плавании, умерших или погибших в бою моряков погребали в море. Тело покойника зашивали в его парусиновую койку, прикрепляя у ног какой-либо груз, например, пушечное ядро или, на паровых кораблях, обгоревший топочный колосник. Команда и офицеры выстраивались на шканцах и шкафуте во фронт и обнажали головы. Покойника клали на широкую доску, опирая ее о фальшборт, и покрывали флагом. Корабельный священник в присутствии командира отпевал усопшего, посыпая заранее взятой в плаванье землей, затем раздавался пушечный выстрел, корабельный оркестр играл «Коль славен», приспускался корабельный флаг; конец доски поднимали, и тело соскальзывало в море так, чтобы покрывавший его флаг оставался на доске. Если корабль стоял на якоре, при описанном церемониале покойника с почетным караулом свозили на баркасе на берег для предания земле.

Погребение совершалось на третий день (мусульман требовалось хоронить в тот же день, до захода солнца). Но при жаркой погоде и умерших от заразных болезней погребали в течение суток. При погребении Августейших особ, тела которых бальзамировались и выставлялись в церкви для прощания, сроки погребения определялись особым указом. Можно было бальзамировать и тела мирян. Умерших священников хоронили в церкви под алтарем, либо снаружи, но в непосредственной близости от алтаря. Изредка это допускалось и для мирян-храмоздателей или оказавших большие услуги Церкви. Погребение непременно совершалось в освященной земле кладбища, и только самоубийц, кроме бывших в состоянии умопомешательства, хоронили где-либо за кладбищем, в неосвященной земле. Допускалось захоронение в специально построенных на кладбище усыпальницах, склепах, нередко семейных, когда гроб опускался в специальную каменную камеру и закрывался каменной плитой, либо стоял в склепе. Традиционно же над могилой делалась невысокая насыпь и в головах устанавливался крест либо каменный памятник; в более отдаленные времена он мог иметь форму гроба с высеченными на нем орнаментом, надписями и крестом, а позднее – вид пирамиды, увенчанной крестом либо фигурой ангела, либо дикого камня с высеченными на нем крестом и надписью. В состав надписи нередко входила эпитафия, излагавшая достоинства покойного, описание его жизни.

Кладбища, на которых непременно строилась кладбищенская церковь, обносились стеной с закрывавшимися на ночь воротами или хотя бы окапывались рвом с валом, чтобы туда не заходил скот и не забрел по ошибке запоздавший или пьяный прохожий: покойников боялись, тем более, что по ошибке мог быть похоронен колдун либо вурдалак, ночью выходящий из могилы, чтобы пить кровь у живых людей. Если выяснялось, что такая ошибка имела место, могилу для проверки следовало раскопать, соблюдая осторожность: упырь при крестном знамении мог выскочить из могилы и с визгом убежать, обернувшись собакой или волком. Если покойник лежал в гробу с розовым лицом, вымазанными кровью губами (а иногда свежая кровь могла оказаться и в гробу), его сердце было необходимо пронзить осиновым колом.

После похорон проходила поминальная тризна, поминки, на которых мог присутствовать любой, даже случайный человек. На поминках обязательно подавались кутья, блины и кисель. Непременно на них присутствовало духовенство, совершавшее в ходе их краткое поминовение покойного; такая кратчайшая служба называлась халтурой, и позже это название было перенесено на что-либо плохое, некачественное, а также даровое (в данном случае угощение), поскольку духовенство обычно старалось взять с собой на тризну и членов своих семейств, чтобы они могли вкусно и обильно поесть. Духовенство также носило устойчивое прозвище кутейников, поскольку ему часто приходилось есть кутью на поминках.

Торжественно и весело отмечались праздники, особенно Праздник Праздников – Пасха, а также Рождество Христово. С XVIII в. укоренился обычай ставить в доме для детей елку – разумеется, в тех семействах, которым это было по карману, устраивать праздничное разговение, ужин. Например, в бедном семействе коломенских мещан Слоновых «в Рождество Христово у нас не было ни елки, ни игрушек, но зато к этому празднику жарился гусь. А это в нашей бедной семье было целым событием» (127;.21). Гусь, как и кутья, рис, сваренный на медовой сыте с добавлением изюма, был непременным блюдом рождественского стола. В не слишком богатом петербургском семействе Лейкиных «на Рождество нам устраивали елку, и елка эта зажигалась по-немецки, непременно накануне Рождества, в сочельник. Отец и дяди мои служили приказчиками у немцев и с немцев брали пример. Сначала взрослые сходят ко всенощной, вернутся и зажгут для нас елку ‹…›

Игрушек нам на елку дарили много, так как тут были дары отца и матери, двух дядей, матери крестной, но игрушки эти были дешевые… Гостинцы, украшавшие елку, были самые дешевые… Конфекты, завернутые в бумажках с картинками, были из смеси сахара с картофельной мукой и до того сухи, что их трудно было раскусить… Пряники были несколько лучше конфект. Они были из ржаной и белой муки и изображали гусаров, барынь, уперших руки в бока, рыб, лошадок, петухов.

Ржаные были покрыты сахарной глазурью и расписаны, белые – тисненые и отдавали мятой или розовым маслом. Золоченые грецкие орехи, украшавшие елку, всегда были сгнившие ‹…›

Елка, зажженная в первый раз накануне Рождества, продолжала у нас стоять в украшениях вплоть до Нового года и зажигалась несколько раз. Устраивалась на святках всегда вечеринка и, большей частью, в Новый год, когда дядя Василий (на Новый год приходился день св. Василия) бывал именинник, на которую приглашались родственники, приезжавшие с ребятами…» (101; 144–145). В иных семействах елку ставили втайне от детей и пускали их в зал с елкой вечером после разговения, или даже утром, в день Рождества, а подарки складывались под елкой. После празднования Рождества елку валили на пол, и собравшиеся дети наперебой срывали с нее гостинцы-украшения.