Твой час настал! - Федор Шахмагонов

Известия о голоде среди осажденных в Кремле не заставили долго ждать. Ночью из Кремля пробрались перебежчики, запорожские казаки, и польские пахолоки. Минин поинтересовался ценами на хлеб в Кремле. В ответ прозвучало нечто невероятное: сто злотых за четверть ржи смешанной с лебедой, четверть конского мяса — сто двадцать злотых.

— Испеклись не хлебы, а ляхи! — вывел Минин. — Еще неделя друг друга жрать начнут. Над Кремлем ни одной вороны не вьется, голодный лях и вороне был бы рад.

Не прошло и недели, из Кремля пробрался слуга Марфы Романовой, супруги Филарета. Истощен он был до крайности. Привели его к шатру Пожарского. Темень непролазная, накрапывал дождь Побудили князя. Засветили в шатре свечи. Романовский слуга упал на колени и выговорил:

— Пресветлый, князь! Настал гибельный час! Ляхи людей жрут, как бы до нас не добрались! Поспешай, князь, терпежа у затворников нету!

Пожарский послал вестовщиков за Трубецким, за Мининым, за советными людьми. Собрались в княжеском шатре. Романовского слугу подкормили, согрели вином. Он малость ожил и рассказал, что происходит в Кремле. Лошадей, собак, кошек и крыс поляки съели. Выкапывают трупы, варят в чанах человечину. Убивают своих и сырьем жрут, чтобы другие не отняли.

На совете зашумели, что надобно идти на приступ, некому, дескать, обороняться. Пожарский остудил горячие головы.

— Ляхам того и нужно, чтобы мы о кремлевские стены головы разбили. Яблоко сгнило до косточек, само вот-вот упадет.

Трубецкой не стал ждать. Повел казаков на Китай-город. Поляки сдали его без боя и ушли в кремль.

Освобождение Китай-города предвестие скорого освобождения и Кремля. Так было мало радостей для русских людей в годы лихолетья, что отпраздновали эту победу. В Китай-город внесли икону Казанской Богоматери, отслужили молебен и дали обет построить в ее имя церковь.

Сдав Китай-город, полковники пришли к Струсю. Гетман прятал от них глаза. Сказать ему было нечего. Раз за разом он отправлял гонцов к Ходкевичу и королю, но в ответ ни звука и ни один из них не вернулся.

Явился на совет и Федька Андронов, довернный короля и вдохновитель из-менников.

— Ждать нам некого и нечего! — сказал пан Стравинский — Когда еще имелись лошади, можно было думать о прорыве. Мы еще могли бы выйти на стены с оружием в руках и умереть, как рыцари. Но московиты не лезут на стены, а против голода у нас нет оружия.

Мрачно произнес Немировский:

— Есть с нами женщины и дети. Полегчает, если их выпустить на милость князя Пожарского, а, чтобы наших приняли, отдать им бояр с их детишками...

Федька Андронов взвился от негодования:

— А им за что такая милость?

Немировский продолжал:

— Хотя бы кого — либо из наших спасти. А еще скажу: полезут московиты на стены, достанет ли сил отбиться? Люди ходят, как во хмелю, ветром их качает. Сами со стен попадают...

— Сдаваться? — спросил Струсь.

Немировский помолчал, собрался с силами и ответил:

— Не в ратном деле мы сдаемся, голод нас одолел!

— Собрать бы коло! — выскочил с пожеланием Федька Андронов.

— Тебе помолчать бы! — оборвал его Немировсий. — Не мешаться бы тебе в наши рыцарские дела. Твои грехи за измену не нам отмаливать! Выведем женщин и детей, поглядим, что будет...

— Выходит, что я гетман без войска? — вопрошая и, вместе с тем, как бы и высказывая обиду, произнес пан Струсь.

— А мы полковники без полков! — добавил Немировский.

Утром с башни над Фроловскими воротами протрубили трубы. С заборал спустилось белое полотнище. С башни звучно крикнули:

— От боярина Мстиславского до князя Пожарского!

Из пролаза в воротах вышел посланный. Московские бояре в челе с Мстиславским просили князя Пожарского принять боярынь с детьми и женской прислугой, а так же польских женщин и уберечь их от казаков.

Минин и Пожарский выехали к Фроловским воротам в сопровождении земской дружины, ибо казаки собирались толпами, чтобы ограбить боярынь. Криков много, но с дружиной из бывалых ратных не поспоришь.

Вышла из затвора и Марфа Романова с сыном Михаилом.

— А где же бояре? — спросил Пожарский.

Ему ответили:

— Поляки не отпускают...

Струсь и полковники собрались на совет в последний раз. Федьку Андронова к себе не допустили, не позвали и бояр. Уже не спорили, не упрекали друг-друга, выбирали кого послать на переговоры. Выбрали двух хорунжих. Посланных приняли Пожарский, Минин и земцы из совета всей земли. Пожарский объявил польским посланным:

— Переговариваться нам не о чем! Условие одно: кладете оружие и сдаетесь на нашу милость!

— Сдаемся! — ответили посланные. — Одно условие!

— Никаких условий!

— Мы сдаемся, вашей милости, князь, — продолжали посланные. — Не отдали бы нас казакам!

Пожарский ответил:

— Казаки равны в нашей победе! Вам ранее размыслить бы, чем для  вас обернется сожжение Москвы и осквернение наших святынь. Ворота открыть, за воротами стоять без оружия. Русских бояр и русских изменников выпустить ранее.

24-го октября поляки открыли Троицкие ворота.

Пожарский, Минин,  избранные в Земский совет вышли навстречу боярам, чтобы уберечь их от казачьего самосуда. Для спокойствия выстроили земские полки не в почет освобожденным, а чтобы не свершилось над ними суда на месте, поставить их на суд праведный.

Бояре вышли в челе с Мстиславским и остановились на мосту. Каково им, присяженникам  польского короля, видеть стройные полки, а за полками море казацких шапок. Попасть в руки казаков — живота лишиться, вчера еще вознесенным на поднебесную высоту родовитостью.

Пожарский подал знак, чтобы шли, не остерегаясь. В челе исхода Мстиславский. Кому много дано, с того много спросится. Федька Андронов прятался за боярскими спинами. Пожарский указал на него.

— Мы вызволяем бояр, а этом изменнику невместно с ними.

Федьку Андронова выхватили из боярской толпы. Он было дернулся, его угомонили:

— Чего шуршишь? Дошуршился до петли!

С поляками условились, что назавтра будут открыты все ворота Кремля, полковникам и ротмистрам приказали стоять отдельно от воинства.

Наступил благословенный день для русских людей.

5-го октября прозвучали со стен польские трубы. То было знаком, что ворота открыты. Им ответили трубы русского воинства. Земские полки с Арбата, казачьи сотни с Покровских ворот двинулись на Пожар к Лобному месту, к собору Василия Блаженного.

К сему торжественному дню прибыл в Москву архимандрит Сергиевой обители Дионисий. Ему выпало служить благодарственное молебствие в честь  освобождении Москвы.

В Кремль вступили дружины Пожарского, чтобы собрать польское оружие и обезопасить торжество от случайностей.

Польские хоругви построены на Соборной площади. Польские ратники настолько ослабли, что многие не могли стоять. Сидели в строю. Иные на коленях вымаливали кусок хлеба. Просили у всадников отрезать кусок кожи от седла, отдать кожаную уздечку.

Настал час вошествия в Кремль. Впереди духовенство с Дионисием в челе. Из Фроловских ворот вышло навстречу кремлевское духовенство во главе с Арсением Елассонским. Откуда у них взялись силы? Не люди, а призраки. Иные падали от слабости, но поднимались и шли, пошатываясь. В руках у Арсения Елассонского икона Владимирской Богоматери — великая святыня русских людей. Ее заступничество когда-то повернуло от Москвы полчища Тамерлана.

Икону из рук Арсения принял Дионисий. Духовенство  двинулось в Кремль. Вошли в Успенский собор.

Пожарский, Минин и воеводы подъехали на конях к полякам. Кто мог, те поднялись с земли, а иные  даже и не сидели, а лежали. К Пожарскому вышел из строя гетман Николай Струсь. Приблизившись к Пожарскому, он вынул из ножен саблю, подержал ее в руке, прощаясь с ней, поднял глаза на Пожарского и сказал:

— Не жди, князь, что я отдам тебе свою подругу. Не в бою, не в честном поединке одолел ты нас. Голод нас одолел.

Струсь взмахнул саблей и ударил ею о камни. Зазвенела и переломилась сталь.

Поднял голову и, глядя Пожарскому, в глаза, молвил:

— Так-то, князь! Речь Посполитая еще скажет свое слово! Оно за нами!

— А у нас говорят, после драки кулаками не машут! — ответил Пожарский и, обернувшись к дружине, приказал: — Отведите этого грабежника и вора в подвал Чудова монастыря!

Здесь же Пожарский и Трубецкой поделили пленных между ополчением и казаками. Немногие  из поляков, что сидели в Кремле, уцелели не на ратном поле — полегли в честном единоборстве, покосили их жадность и голод.

В то время, как Пожарский и Трубецкой разводили пленных по станам и таборам, Минин с надежными людьми вершил опись имущества разграбленного и порушенного поляками. Не пошло впрок грабителям ни золото, ни серебро, не спасли от голодной смерти и позорного плена. Кремлевские храмы и церкви были не только ограблены,но испохаблены. Все, что было отобрано у поляков, Минин отдал казакам на жалование.