Твой час настал! - Федор Шахмагонов

Стрельцы отброшены, казаки Трубецкого отошли, казалось бы путь к реке открыт. Но едва в казачьих таборах узнали, что возле острожка сбивается польский обоз с продовольствием и оружием, настроение их переменилось. Показав перед этим спину ляхам, поднялись по кличу «брать зипуны», и с неожиданным для запорожцев и поляков порывом, бросились на острожек. Выбили запорожцев и поляков, овладев обозами. Тут никакая сила не могла их попятить. Замысел Пожарского отдать казакам польский обоз оправдал себя.

Ходкевич повел подкрепление к церкви святого Климента, но в это время Кузьма Минин уговорил Пожарского дать ему полк, чтобы помочь казакам и повел нижегородцев в Замоскворечье. Нижегородцы с криком « Сергиев! Сергиев!» кинулись на поляков. Подхватили этот клич и в казачьих таборах.

Кузьма Минин со своей дружиной сбил польские хоругви у Крымского Двора и прорвался в Замоскворечье. Казаки и ополченцы объединились и давили на польскую пехоту на Пятницкой. Поляки в тесноте и завалах пытались повернуть обоз назад. Но казаки показали, как они умеют биться «за зипуны». Подвалило к ним подкрепление из таборов. Одни бились с поляками, другие подрезали постромки у обозных лошадей.

К полудню проявилось, что польские и литовские хоругви повсюду сбиты  с позиций, а обоз с продовольствием стал добычей казаков. Потеря обоза ужаснула Ходкевича. Пропал смысл его похода, а тем более прорыва в Кремль. Оставалось одно: спасать войско от разгрома. Ходкевич приказал отступление на Во-робьевы горы. Откуда начал, туда и вернулся, потеряв обоз.

Утром поляки не возбновили попыток прорваться к Кремлю, простояв три дня в бездействии на Воробьевых горах, 28-го августа  повернули прочь от Москвы, обрекая польский гарнизон в Кремле на голод и погибель.

Настал час для пана Струся пожалеть, что он сменил Гонсевского в Кремле. Осталась лишь малая надежда, что его покровитель Якуб Потоцкий побудит короля двинуться во главе посполитого рушения на Москву.

Трубецкой, оценив боевые достоинства ополчения Минина и Пожарского, пошел к ним на поклон. Вожди подмосковных ополчений договорились о совместных действиях и взяли в плотную осаду Кремль — не пройти и не выйти ни конному, ни пешему.

Замоскворечье взяли на себя казаки, ополченцы окопали Китай-город и Кремль. Обнесли осажденных плетнем в два ряда, междурядье засыпали землей. Около Пушечного двора, в Георгиевском монастыре и на Кулишках у церкви Всех Святых водрузили туры, с которых простреливался Китай-город. На Кремль пушек не наводили. Берегли кремлевские святыни.

Заруцкий, узнав от своих вестовщиков, что гетман Ходкевич, потеряв обоз и, не прорвавшись в Кремль, отошел от Москвы, понял, что русские объединились и против их единства его казачья шайка не сила. Он собрал свой совет в Коломне: царицу Марину, португальского монаха Мело, который прибился к Марине, духовника Марины бернардинца отца Антонио и кармелита Фаддея, посланца персидского шаха Аббаса II в Польшу сговаривать короля на союз против турецкого султана. Собравшимся объявил:

— Ополченцы и казаки разбили гетмана Ходкевича. От Москвы до Коломны два перехода. С часу на час надобно ждать, что князь Пожарский пошлет по наши головы. Надо уходить. Куда? Что нас ждет?

Марина строго свела брови, но вспышки гнева разыграть не удалось, взяла свое усталость, полились из глаз слезы. Заруцкий с удивлепнием впервые увидел в ее глазах слезы.

Из присутствующих нежно и любовно относился к ней только Николай Мело. Миссионер, он издавна привык прощать людям их слабости. Он понимал,что происходит в душе у Марины и, конечно же, более серьезно смотрел на ее право на царство, чем другие. Иван Заруцкий искал в ее праве на царство  свою корысть. Отец Антоний, ее духовник, был исполнен сочувствия, он даже привязался к ней, но в душе не одобрял ее честолюбивых устремлений. Он благословил бы с легким сердцем ее возвращение в Самбор.

Отец Фаддей был чужим на этом совете, но интересы его миссии, с которой он направлялся в Польшу, навели его на мысль, что царица Московская может понадобиться для замыслов шаха Аббаса.

Николай Мело уловил интерес отца Фаддея и подсказал выход из создавшегося положения.

— Шах Аббас, — сказал он, — послал отца Фаддея в Польшу искать союза с польским королем. Далек путь и приведет ли к исполнению желаний шаха? Отец Фаддей шел к королю и оказался у нас. Не знак ли это свыше? Краков от Персии очень далеко, а Астраханское царство, одно из царств царицы Марины — граничит с владениями шаха Аббаса. Не в Польше искать шаху союзницу, а в царице Марине, поддержав ее право на престол.

Отец Фаддей живо откликнулся:

— Краков и король, король и Рим, король и турецкий султан, ненависть поляков к русским и русских людей к полякам — жизни не хватит разгрести такую паутину. Солнце всходит с востока, сегодня для Московии солнце — шах Аббас!

Николай Мело продолжил:

— Слезами, царица, царства не вымаливаются! Царства берут силой! Доводилось ли тебе видеть во дворе твоего отца, как курица сражается с ястребом за своих цыплят? С отчаяния на верную смерть идет, погибает под ударами ястребиного клюва. Не курицей тебе быть, а ястребом! Взмыть в высоту и с высоты отстаивать свое право на престол. Не надо думать, что все потеряно из-за упрямства темного народа и глупого короля Сигизмунда. Венчана ты на царство перед Богом, а воля его неисповедима. Вражда между поляками  и русскими дошла да края. Не настал ли час с высоты ястребиного полета явиться в силе в этом Богом наказуемом государстве?

— Откуда же сила? — воскликнул Заруцкий.

— Утвердись в Астраханском царстве, тогда и до Москвы рукой подать при поддержке шаха!

Заруцкий молвил:

— Уходим ныне же в Астрахань!

Князь Пожарский 15-го сентября послал в Кремль письмо польским полковникам и ротмистрам, надеясь, что разум у них возабладает над польским гонором. Он писал:

«Нам ведомо, что вы будучи в Кремле в осаде, терпите смертный голод и великую нужду и ожидаете день со дня своей погибели, а крепитесь потому, что Николай Струсь и московские изменники обнадеживают вас, ради живота своего. Хотя Струсь учинился у вас гетманом, но он не может вас спасти. Сами видите, как гетман Ходкевич пришел, и как он от вас ушел со срамом и страхом, а мы еще тогда были не со всеми силами. Объявляем вам, что черкасы, которые были с паном гетманом, ушли от него разными дорогами: дворяне и дети боярские, ржевичи, старичане и прочих ближних городов взяли живыми пятьсот человек, а сам гетман со своим полком, с пехотой и служилыми людьми ушел в Смоленск 13-го сентября. В Смоленске нет ни души; все воротились с Потоцким на помощь гетману Жолкевскому, которого турки разбили. Королю Жигмонту приходится теперь о себе самом помышлять, кто бы его от турок избавил. Жолнеры Сапеги и Зборовского в Польше разорение чинят. Так вы не надейтесь, чтобы к вам кто-нибудь пришел на помощь. Все горе стало от неправды короля вашего Жигмонта и польских и литовских людей, нарушивших крестное целование. Вам бы в той неправде душ своих не губить и нужды такой и голоду за них не терпеть. Присылайте к нам, не мешкайте; сохраните свои головы, и я беру вас на свою душу и всех ратных людей своих упрошу; кто из вас захочет в свои земли идти, тех отпустим без всякой зацепки, а которые сами захотят Московскому государству служить, тех пожалуем по достоинству; а кому из ваших людей не на чем будет ехать, или идти не в силах будет от голода, то, как вы из города выйдете, мы прикажем выслать таким подводы».

С этим письмом в Кремль был отпущен пленный поляк. Письмо он доставил, как и было поручено главе сапежинцев полковнику Стравинскому. Стравинский и полковник Немировский пришли с письмом к Струсю.

Струсь прочитал письмо и усмехнулся.

— Письмо не ко мне, к вам панове, вам и помышлять!

— Если бы мы задумали измену, к тебе Николай Струсь не пришли бы. Ты у нас гетман, так и помышляй за всех!

— Князь Пожарский разъяснил нам, что король медлит из-за неприятностей с турками. Вот и рассудите, панове, в столь трудный час для Речи Посполитой, нам ли вонзить ей меч в спину? Издавна повелось, что султан помогает Московии, когда мы на пороге победы. Или мы покроем позором наши имена, или совершим подвиг достойный спартанцев при Фермопилах!

Стравинский печально усмехнулся.

— Из этой крепости московские мужики нас не выбьют, коли не выгонит голод.

— Я не верю, — ответил Струсь, — что король оставит нас на голодную смерть. Ходкевич пришел с малыми силами. Он соберет войско и пробьется к нам с продовольствием, а русские мужики подерутся с казаками.

Согласились ответить князю Пожарскому посуровее. Ответили.

«Не новость для вас лгать в своих писаниях! У вас нет стыда в глазах. Насмотрелись мы и на вашу храбрость и мужество нападать на беззащитных. Видели мы своими глазами, как литовский гетман дал вам себя знать с малыми силами. Мы, ожидая счастливого прибытия государя нашего короля с сыном Владиславом, не умрем с голода, а дождемся его и возложим царю Владиславу на голову венец вместе с верными его подданными, сохранившими данную ему присягу, а вам Господь Бог за кровопролитие и разорение Московского государства возложит на голову кару и каждый старший из вас пусть ожидает кары Божией над собой. Не пишите нам ваших московских глупостей: не удастся вам ничего от нас вылгать; мы вам стен не закрываем, добывайте их, если они вам нужны, а царской земли шишами и блинниками не опустошайте. Пусть холоп идет к сохе, поп — к церкви, купец — на свой торг: здоровее будет царству. Не пишите нам сказок, Пожарский, мы лучше тебя знаем, что польский король усоветовал с сенатом, как довести до конца московское дело и укротить тебя, арихимятежника. Не был нам турок страшен, и не будет. И не только со своими негодяями и шишами, что у тебя теперь, но если бы к тебе пристало гораздо больше бунтовщиков таких, как ты, то и тогда не одолеешь нас».