Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века - Кирилл Юрьевич Зубков

А вы? вы кто? Какие ваши заслуги? И вы хотите, чтоб талант вам кланялся, вас упрашивал, не оставьте-де меня вашим покровительством! Нет-с! вы ему поклонитесь, вы ищите его вниманья, если только вам дорога русская сцена, если только вы для театра, а не театр для вас[584].

Как и прочие журналы, «Время» требовало от комитета способствовать воспитанию публики: «Вкус публики неразвит, восхищается всяким вздором, а вы употребляете все ваши усилия для того, чтоб еще более исказить этот вкус, поблажая (так!) его неразвитости»[585]. Наконец, в статье содержатся упреки в адрес комитета в пристрастии к пьесам Федорова и сознательной дискредитации пьес, которые подчас читаются по частям с многонедельными перерывами. В общем, вывод из статьи был сформулирован достаточно четко — комитет, который мог бы защищать драматургов от цензуры, изменил своей цели: «…комитет должен быть первым заступником и ходатаем наших лучших драматических писателей перед судом цензуры. В этом случае комитету и подонкихотничать не мешало бы»[586]. Горбунов не сделал вывода о прямом сходстве между двумя этими ведомствами — его сделает, как мы увидим далее, сам Островский.

Прося Островского дать «Женитьбу Бальзаминова» в свой бенефис, Ф. А. Бурдин прямо писал о влиянии прессы: «…теперь, когда отлупили Комитет, он, может быть, ее (пьесу. — К. З.) и пропустит»[587]. Надеясь на эффект, который произведут публикации в прессе, Бурдин 10 ноября обратился к председателю комитета Юркевичу:

Прилагая при сем для моего бенефиса пьесу соч. А. Н. Островского «За чем пойдешь, то и найдешь», имею честь покорнейше просить Вас снова рассмотреть ее, так как она читалась в первый раз не в полном присутствии всех гг. Членов Комитета и, может быть, от этого не была одобрена; а Вашему Превосходительству известно, что комедия А. А. Потехина «Мишура», в подобных же обстоятельствах, сначала была не одобрена, а потом разрешена[588].

Надежды Бурдина оправдались. В следующем письме артист уточнил: «Ура! Ты возвращен Театру и нам! Сию минуту получил известие: пиэса „Женитьба Бальзаминова“ — одобрена Комитетом! Краевский уехал зеленый как малахит! <…> Комитет отлуплен в „Гудке“»[589].

Официально причины, которыми руководствовался комитет при пересмотре своего решения, вовсе не были связаны с критикой. В журнале заседаний за 17 ноября 1862 года они были сформулированы следующим образом:

…по распоряжению театрального начальства русский репертуар разделен между двумя сценами: Мариинской и Александринской, на которой преимущественно предположено давать пьесы, удовлетворяющие вкусу менее взыскательной части публики. Принимая это в соображение и имея в виду бедность репертуара Александринской сцены, Комитет, хотя и не признаёт большого литературного и сценического достоинства в пьесе г. Островского, но как имя автора приобрело известность и, следовательно, отвечает за свое произведение, то Комитет большинством шести голосов против четырех и решается допустить комедию «За чем пойдешь, то и найдешь» к представлению на Александринском театре[590].

Как видим, аргументация здесь не противоречит позиции Театрина, высказанной ранее: пьеса вовсе не подходит для «образованной части публики», однако новое устройство театров позволяет учесть интересы и публики «менее взыскательной», не оскорбляя при этом других зрителей[591]. Вопросы, впрочем, вызывает вторая половина решения: комитет не упомянул, в чьих глазах «приобрело известность» имя Островского — знает ли о нем «взыскательный» или «невзыскательный» зритель, читатель журналов и газет или печатающийся в этих изданиях критик?

Исследователи, как и современники, обсуждали разные причины, по которым комитет мог пересмотреть свое решение: многочисленные жалобы Островского, пользовавшегося своими связями в литературных и театральных кругах, или скандал в прессе, почти единодушно выступившей в защиту драматурга. И. Г. Ямпольский полагал, что причиной послужило мнение критиков:

Под давлением общественного мнения, нашедшего свое отражение в «Гудке» и поддержавшем его «Времени» Достоевского, Театрально-литературный комитет вынужден был пересмотреть свое решение и допустить «Женитьбу Бальзаминова» к постановке[592].

Напротив, П. О. Морозов считал, что дело было в действиях влиятельных знакомых Островского из Дирекции императорских театров[593]. Как мы покажем, прав в конечном счете был Ямпольский.

Попытки повлиять на решение комитета кулуарными способами успеха, судя по всему, не принесли. Еще 26 октября 1861 года Островский писал Федорову:

Давно я слышал, что пьеса моя «За чем пойдешь…» забракована комитетом, но не верил этому, как делу совершенно невероятному. <…> этот поступок комитета оскорбителен не для одного меня в русской литературе, не говоря уже о театре. Так как гласно протестовать против решения комитета я не могу, то у меня остается только одно: отказаться совершенно от сцены и не подвергать своих будущих произведений такому произвольному суду (Островский, т. 11, с. 137).

Решение Островского отказаться от литературной карьеры произвело сильное впечатление на литературное сообщество[594]; тем не менее протест ни к чему не привел. Не больше проку было и от хлопот Н. А. Некрасова, который обратился к директору императорских театров А. И. Сабурову[595]. Все это случилось еще в 1861 году и было, похоже, проигнорировано комитетом.

Поначалу члены комитета полагали, что общественное мнение поддержит не Островского, а их. Об этом драматургу сообщал все тот же Горбунов в еще одном недатированном письме: «…Федоров передал председателю ваше письмо, которое и было прочтено им во всеуслышание. Краевский: Это письмо надо напечатать. Юркевич (председатель), И. Манн согласились с Краевским»[596]. Помимо отказа Островского от «гласных» протестов, такая позиция, видимо, определялась существовавшим в воображении членов комитета образом читающей и зрительской публики. Как мы уже видели, с точки зрения представлявшего их мнение Театрина образованный читатель устал от все новых пьес драматурга, репутация которого основана якобы прежде всего на мнении небольшого кружка поклонников и массы непросвещенных зрителей. Исходя из этого, редактор Краевский действительно мог верить, что способен, обнародовав письмо Островского, добиться сочувствия просвещенных читателей «Санкт-Петербургских ведомостей».

Однако по этой же логике многие члены комитета не могли не воспринять выступления журналистов, поддержавших Островского, как выражение общественного мнения, с которым необходимо считаться. Публичная критика комитета действительно произвела на его членов сильнейшее впечатление — настолько сильное, что некоторые из них решили покинуть эту организацию. 24 ноября, через неделю после пересмотра решения, П. И. Григорьев официально отказался участвовать в работе комитета, сославшись на «постоянное общее озлобление против его действий, как со стороны артистов обеих столиц, так и всей пишущей братии»[597]. 7 декабря В. П. Петров также покинул комитет, упомянув в качестве причины «непредвиденные обстоятельства»[598], — едва ли это было совпадением. 12 февраля Юркевич сообщил о решении Григорьева новому директору императорских театров А. М.