Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века - Кирилл Юрьевич Зубков

Борху, назвав этот поступок «странной и дерзкой выходкой»[599]. Раздраженный председатель комитета явно не считал себя обязанным считаться с мнением «пишущей братии», «которая пишет для журналов, живущих скандалами всякого рода и площадною бранью, унижающею литературу»[600]. Однако у Юркевича не было выбора: прочие члены комитета явно не желали идти против журналистики. Показательно, что комитет покидали актеры — даже опасения неприятностей, которые сулил конфликт с тем же Федоровым, не говоря уже о Борхе, не могли перевесить «общего озлобления» против комитета.

Наконец увидев сцену, «Женитьба Бальзаминова» не стала самой успешной пьесой Островского, однако многие критики сочли нужным высказаться по поводу Театрально-литературного комитета. Газета «Голос», которую с 1863 года издавал лишившийся права редактировать «Санкт-Петербургские ведомости» Краевский, оказалась в сложном положении. С одной стороны, ее критик пытался подчеркнуть недостатки пьесы, в которой, по его мнению, «нет ни мысли, ни содержания»[601]. Успех пьесы «Голос» объяснил, в полном соответствии с логикой комитета, непросвещенностью публики: «…самые пламенные почитатели г. Островского не придадут значения успеха вызовам Александринского театра в праздничный день…»[602] С другой стороны, критик фактически согласился с оппонентами комитета, утверждая, что репутация Островского должна защитить любую его пьесу от запрета:

…мы уважаем талант г. Островского; мы думаем, что все его произведения, назначаемые им для сцены, должны быть поставлены на сцене, потому что известные писатели сами за себя отвечают перед публикою, и только публике, давшей им известность, принадлежит право сводить, когда придет время, с пьедесталов любимых писателей[603].

Напротив, «Санкт-Петербургские ведомости», перешедшие под редакцию В. Ф. Корша, опубликовали о пьесе восторженный отзыв, вероятно стремясь подчеркнуть свой разрыв с временами Краевского[604]. Автор другого отзыва М. Федоров подозревал, что его однофамилец, заведовавший репертуаром и заседавший в комитете, продолжает интриги:

Вероятно, гг. распорядители хотели поставить на своем и во что бы то ни стало доказать, что пьеса Островского, хоть и пропущенная ими во втором чтении, не может понравиться публике, т. е. не делает сборов, и что пьесы г-на Дьяченки гораздо выше, ибо они долго удерживаются на афишке[605].

Его позицию разделял критик «Северной пчелы», прямо сославшийся на определение комитета как «фантастического», появившееся в статье Горбунова: «…фантастический комитет, долго не пускавший комедии Островского на сцену, похлопотал, чтобы она была обставлена как можно хуже?»[606]

Однако намного более интересна другая публикация «Северной пчелы» — анонимная статья самого Островского «Обстоятельства, препятствующие развитию драматического искусства в России». Если раньше драматург уверял, что не готов гласно выступать против комитета, то теперь он сделал именно это. Первым вредным «обстоятельством» в статье была названа драматическая цензура, которую Островский предлагал объединить с общей, а вторым — именно Театрально-литературный комитет: обе эти организации казались драматургу вредными препятствиями между пьесами и сценой. В статье прямо утверждается, что после ухода из комитета всех выдающихся литераторов в нем «остались только люди или неизвестные в литературе, или не имеющие никакого авторитета» (Островский, т. 10, с. 38), а критерии оценки пьес совершенно непрозрачны. Таким образом, Островский не только признал необходимость публично критиковать комитет, но и поддержал ключевой аргумент осуждавших его литераторов: право представлять интересы публики имеет именно пресса.

Если в середине 1850‐х годов, когда создавался Театрально-литературный комитет, чиновники и литераторы были в целом готовы совместно вырабатывать репертуар императорской сцены, то к началу 1860‐х годов, в эпоху бурного развития журналистики, ситуация изменилась. В начале дискуссии Островский явно боялся публичности, а Краевский на нее рассчитывал. Напротив, уже через год драматург был готов гласно выступить против комитета в газете, а издания Краевского утверждали, что нельзя запрещать даже его неудачные пьесы. Связи с государством теперь могли дискредитировать журналиста: тот же самый Краевский еще будет иметь случай в этом убедиться, когда субсидирование его газеты «Голос» Министерством народного просвещения приведет к скандалу в прессе, причем одним из самых ярких критиков станет вполне проправительственный М. Н. Катков[607].

Запрет и разрешение «Женитьбы Бальзаминова», таким образом, были проявлением масштабных исторических процессов: «гибридные» формы взаимодействия между литературным сообществом и государством к 1860‐м годам начали восприниматься уже не как достижение и знак либерализации, а как нечто по сути близкое к цензуре, как недопустимое вмешательство во внутрилитературные дела. Созданный как посредник между литераторами и властями, Театрально-литературный комитет быстро оказался бюрократизированным институтом государственного контроля. Победу прессы в этом конфликте можно, конечно, интерпретировать по-разному: и как успех общественного мнения, и как результат циничных манипуляций журналистов в борьбе за власть. Общий вывод, впрочем, останется неизменным. Во время дискуссии о запрете пьесы Островского речь шла не об эстетических или политических убеждениях того или иного литератора, а о новых принципах, по которым функционировало литературное сообщество. Обращает на себя внимание, что даже самые разные авторы оказались здесь единомышленниками: Ап. Григорьев и Минаев, например, невзирая на все свои разногласия, вместе выступили против Театрально-литературного комитета, а вскоре к ним вынужден был присоединиться и принципиальный оппонент драматурга Краевский. Литературное сообщество оказалось внутренне едино и было убеждено, что кулуарные решения сотрудников Дирекции императорских театров и поддерживающих их литераторов представляют собою нечто близкое к государственной цензуре и не имеют отношения к формированию общественного мнения.

Глава 4

ИВАН ГРОЗНЫЙ НА РУССКОЙ СЦЕНЕ

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ МОНАРХИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ И ДРАМАТИЧЕСКАЯ ЦЕНЗУРА

В начале 1868 года критик газеты «Весть» не без иронии характеризовал современные тенденции в репертуаре русской сцены:

В последнее время с легкой руки, написавшей «Смерть Иоанна Грозного», у нас стали выводить на сцену и на суд потомства грозного царя. Переделали для сцены и пустили на Александринский театр «Князя Серебряного», вынули долго хранившуюся под спудом и поставили на сцену трагедию Лажечникова — «Опричник», играли часть пьесы Мея — «Псковитянка» и, наконец, напечатали во «Всемирном труде» написанное сплеча произведение г. Аверкиева — «Слобода Неволя»[608].

После создания исторической драмы А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» самый знаменитый русский царь, правивший до восхождения на престол династии Романовых, действительно стал частым гостем сцены. Помимо упомянутых критиком переделки романа того же Толстого «Князь Серебряный», автором которой был С. Добров (С. Е. Попов)[609], и разрешенных к представлению произведений Лажечникова и Мея, на сцене шла также пьеса А. Н. Островского и С. А. Гедеонова «Василиса Мелентьева»[610]. Отчасти такая многочисленность объяснялась тем, что при постановке нескольких исторических произведений из одной эпохи можно было сэкономить на декорациях и костюмах, однако все же более значительной причиной явилось цензурное разрешение