Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

одному фальшивому шагу в его биографии, одному неблаговидному поступку, зачеркивая всю значимость его существования в истории.

Белла была очень дружна с Галей Сокол – новой женой Евтушенко. Это было сродни помешательству, две женщины, столь не похожие друг на друга ни внешне, ни по опыту жизни, дружили неистово, беспрерывно, не проходило дня, чтобы они не виделись. Галя была отважным человеком, способным на удивительные и необычные поступки. Она свела Женю с Солженицыным, была уважаема многими диссидентами того времени, дружна с Виктором Некрасовым – он между высылкой с Украины и въездом во Францию жил какое-то время в Москве именно у Гали Евтушенко, которая открыто помогала ему.

Когда Галя ушла из жизни, в 2013 году, Евтушенко откликнулся на ее смерть, вспомнив прежде всего о ее отваге, гражданском мужестве:

«После семнадцати лет, прожитых друг с другом, всем лучшим, что я написал, я обязан Гале, ставшей для меня мерилом гражданской совести. Миша (Луконин. – З. Б.) мне рассказывал, что в день смерти Сталина она затащила его на Красную площадь и посреди горько плачущих сограждан начала отплясывать цыганочку, и он еле спас ее от возмущения толпы, которая могла ее растоптать живьем. Она говорила мне: „Зачем ты идешь иногда на поправки и портишь стихи! Все равно все лучшее прорвется“. Когда я написал стихотворение „Танки идут по Праге“ и послал телеграмму протеста, а затем вернулся в Москву, она, бывшая хранительницей ключей от квартиры А. Д. Сахарова и Е. Г. Боннэр, когда их сослали, вдруг испугалась по-матерински за меня и заставила сжечь многие самиздатовские книги, что мы и делали у костра в Переделкине: она боялась, что меня могут посадить или организовать несчастный случай.

Когда Виктора Некрасова выдавливали из СССР и он приехал в Москву получать документы на выезд, то многие его друзья прятались, боясь его приютить. А я был в клинике после случайного отравления. Приехала Галя и спросила разрешения дать крышу Виктору на нашей даче в Переделкине. Я даже обиделся, что она меня спрашивает, а она сказала первый раз в жизни: „Потому что и за тебя я тоже боюсь, иногда по ночам не сплю“. Виктор навестил меня и сказал: „Тебе повезло с женой, Женя“».

У Жени и Гали детей не было, и они решили усыновить ребенка. Так в их семье появился Петя. Первый ребенок Жени, единственный у Гали, которого они любили и вырастили как родного. В какой-то момент, когда стало ясно, что детей у Беллы, по уверению врачей, уже быть не может, Белла, под влиянием Гали, тоже решила взять приемного ребенка. Это было уже после ее развода с Нагибиным. Так у Беллы появилась дочь Анна. Она растила и любила ее наравне с появившейся позднее родной дочкой – Лизой. У Беллы был недолгий роман с кинорежиссером Эльдаром Кулиевым, сыном большого поэта Кайсына Кулиева. Все приговоры врачей о бесплодии оказались ошибкой – родилась дочь Лиза, Елизавета. Это о них стихотворение «Ожидание елки».

От самой Беллы знаю, что были периоды очень трудные с Аней, Белла очень переживала, кем она в итоге станет. Меня поразило интервью Лизы в одной из газет – вскоре после ухода Беллы. Поразило дочерним и человеческим пониманием, чуткостью, ясностью мысли и слова.

«Я и Аня чувствуем себя не детьми великого поэта, а детьми своей мамы. И при этом знаем, что она – великий поэт. <…> Я была маленькой (лет шести или семи), когда после поэтического вечера в громадном зале ко мне подбежала незнакомая женщина с выпученными глазами и прокричала: „Ты знаешь, что твоя мама великая?!“ Я не поняла, чего она от меня хочет, но инстинктивно уловила тут некую тайну, даже драматизм. Впервые люди косвенно донесли до моего сознания: мама принадлежит не только нам с Аней. <…> В день похорон некоторые люди, подходя ко мне, произносили: „Лизочка, соболезнуем. Ушел гениальный поэт“. При чем здесь поэт? Я маму потеряла. Белла Ахмадулина останется в русской литературе. А мамы уже не будет».

Да, ребенок – это то, что не может ни с чем соперничать, это твое продолжение. Но я на протяжении всей жизни с Андреем, в течение 46 лет, видела, что для поэта не может быть соперничества с поэзией. Это дар, который тобой владеет, разрушает, испепеляет. И я видела, что у Андрея все соизмеряется только с этой необходимостью творчества. Когда он уже уходил, он хотел только одного: чтобы писалось, чтобы стихи не прекращались. Очень немощный, с неработающими руками… но неукротимая, порабощающая жажда поэзии оставалась с ним всегда, именно она в какой-то степени и продлевала ему жизнь. И я была рядом совершенно не потому, что помогала кормить, поить, делать уколы, а потому, что я была его союзником, его болельщиком, его зрителем и слушателем после того, как он напишет стихи. Этот момент один из самых важных у поэтов. Как Маяковский ничего не мог опубликовать, если этого не слышала Лиля. Я не провожу аналогий, я говорю о способе существования. Так же происходило и у Лизы, которая рассказывает, что порой мама не могла ей на что-то ответить, что-то для нее сделать, а просто отправляла спать, а сама писала всю ночь в полном одиночестве. Это индивидуальная свобода от людей, от звонков, только ночью. Нельзя, чтобы это кто-то нарушил, вошел, спугнул.

Непредсказуемость поведения Беллы связана не только с тем, а может, и совсем не с тем, что она выпивала (как считают окололитературные сплетники). Это крик, как крик птицы, когда ты не понимаешь, к чему она взывает. Вот такой крик через чтение стихов, через многие моменты затворничества Беллы – ее состояние. Одновременно она могла быть беспощадно реалистичной в оценке людей, иногда чрезмерно требовательной к ним.

После смерти Беллы в газетах и журналах появились десятки откликов, воспоминаний, открывающих новые драгоценные детали ее жизни и творчества. Самые значимые, на мой взгляд, записки «Промельк Беллы» Бориса Мессерера, овдовевшего, потерянного, как слепой толкающегося в двери, которые уже навек закрыты. Это документ не только исключительной преданности и любви мужчины, сохранившего каждую мелочь, подробность жизни жены и кумира, но и уникальная информация о годах, прожитых необыкновенной личностью.

Отдельная тема – переписка Беллы Ахмадулиной и Бориса Мессерера с Василием и Майей Аксеновыми. Она уникальна еще и тем, что осуществлялась «с оказией». Надо напомнить, что почтовая переписка с Америкой для советских людей была полузапретной, а на практике – немыслимой. В обывательском сознании масс – чем-то вроде шпионского донесения. За что родное государство имеет полное право покарать тебя со всей пролетарской жестокостью. Письма Беллы и Аксенова доставляли через океан иностранные граждане, американцы.

Сейчас, читая их, пыталась для себя определить, что же такое ностальгия. Оказалось, этот