DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

направилась через всю залу к дверям, рядом с которыми, прямо под циферблатом, белела плашка выключателя.

– Заканчиваем, заканчиваем. – Постучала согнутым пальцем по обложке верхнего тома в стопке, сложенной на краю ближайшего стола. Звук собственного голоса и эти, такие же строгие, постукивания придавали Ларисе уверенности. Служили напоминанием о том, кто в читальной зале главный.

Чье это царство? Это царство классики! Вот вам!

– Чи-ча-ас… – проскрипела девица, поднимая фиолетовую голову. – Цэ-гун-дочку… – произнесла, еще более широко и ехидно ухмыляясь.

Экран лежащей на столе мобилки погас, и волосы «альтушки» сей миг стали почти черными. Как и глаза, выглядывающие среди прядей. Ларису аж всю передернуло, то ли от этой игры света и тени, то ли от лексикона барышни-неформалки, библиотекарь и сама не поняла.

Былой (классической!) самоуверенности разом убыло. С трудом передвигая одеревеневшие, облепленные шерстью колгот, как паутиной, ноги, Лариса двинулась по проходу меж рядами.

– Милф-фа буторная, – слышались откуда-то справа злые шепотки. – Вот она с-сагрилась чи-ча-а-ас-с, да? Ф-форс-сит ва-ащ-ще…

– Та не-е, чо за с-ска-ам… Не милф-фа, а с-скуф-ф! – долетало с другой стороны едкое и обжигающее, точно кислота.

– С-скорей уж-ж с-ску-у-уф-фыня… – жалило по-змеиному в спину.

Тени колыхались. Чернело по углам. Разило тухлым яйцом, мертвечиной. Холод проникал под одежду, лизал грудь, живот и колени колючим шерстяным языком.

И ей казалось, что чечиков стало еще больше.

Лариса улавливала дрожащие, как в темной воде, силуэты впереди, и справа, и слева. И была совершенно уверена, что за спиной у нее тоже встают, на все лады шипя, шурша и шелестя в спертом ледяном воздухе, новые фигуры.

– С-ску-у-уф-фка…

«Крыша едет не спеша» – нет, нет, это уж точно не по классике…

«Ночь не так черна, как люди», – вспомнила она другое. «Мы почитаем всех нулями, а единицами – себя», – пришло еще на ум. Что ж, смятение и оторопь понуждали ощущать сплошные нули в собственной голове, в то время как «единиц», мутных, черных и дьявольски коварных, уже целый коридор образовался.

«Все счастливые счастливы одинаково…» – снова всплыло в памяти из Толстого. Девушка с фиолетовыми волосами брала «Войну и мир», третий и четвертый тома в одной книге, толстенном талмуде от Гослитиздата за 1955 год. А еще три номера журнала «Техника – молодежи» и десятилетней давности фотоальбом, выпущенный к юбилею райцентра. Странный набор, даже более странный, чем внешний вид самой барышни. Потому-то Лариса и запомнила.

Могла ли она забыть про других посетителей – про тех, что шушукались сейчас в темноте? Тех, к кому так страшно обернуться…

– С-скуф-фка…

–  Грязная с-скуф-фка…

– Опущ-щенка с-с биполя-а-арочкой.

Да кто вы такие вообще?!

«Демоническая сущность, скрывающаяся внутри героя романа Федора Сологуба», одиннадцать букв, «литературн.» в скобках.

Вот кто! Как и вся современная молодежь, испорченная, необразованная, глупая.

Чечики.

Бесы.

Недотыкомки.

Те, что шипят в тени и страшатся света.

Лариса остановилась перед выключателем.

– С-скуф-ф, с-скуф-ф, с-скуф-фыня, с-ску-у-уф-ф-ка, – дышали ей в спину холодом и тухлятиной. Все ближе и ближе дышали.

«Да будет свет, когда душа во мраке!» – мысленно продекламировала библиотекарь и надавила пальцами на пластмассу.

С потолка, электрически затрещав, пару раз натужно моргнула флюоресцентная лампа. Моргнула и погасла. Внутри Ларисы что-то надорвалось, словно незримая туго натянутая струна лопнула. Резко вдохнув, библиотекарь развернулась – балетки тоненько пискнули подошвами о плитку. Вперила во тьму обвиняющий перст и крикнула отчаянно и зло, таким визгливым голоском, будто и ее язык, вслед за тапчонками, протянулся по полу:

– Вы-ы-и-и!!!

Десятки угловатых дрожащих теней стояли перед ней, вытянувшись до самого потолка. Над каждым из столов. Колышущимися на фоне серого сумрака рядами. Армия жутких призраков заполнила залу, и явились они сюда вовсе не книжки читать.

Но Ларисе было уже все равно. Библиотека – ее последнее, может, во всем мире прибежище. Ее царство, она здесь хозяйка. И никому, никому не позволит!..

– Вы! – повторила она чуть тише, но убежденней и все еще громко и четко.

«Классика! классика! классика!» – стучало боевыми барабанами, пиликало надрывными скрипками в голове.

Смело выпятив обтянутую кофточкой грудь, Лариса ступила вперед, в клубы мрака.

– Дурни малолетние! Недотыкомки чертовы! Чечики!..

Пылающий праведный гнев словно освещал ее всю изнутри. Вел за собой, как сердце Данко, наполняя силой и делая храброй, как никогда.

– Все-то вам теперь скам, да? О времена! О нравы!.. Лев Николаич для вас абьюзер! Достоевский – скуф бородатый, не боле. Чехов бутор гонит, по-вашему? Племя младое, козлиное… Да будьте ж вы прокляты!

Она осеклась, подавившись собственной клокочущей яростью. И тут ожила, вспыхнула, запоздало осветив помещение, лампа. Все залило сияющей до рези в глазах электрической белизной. Тени растворились, разбившись о плоскую черноту окон.

И Лариса словно прозрела.

Обнаружила, что в зале ни души, кроме нее самой и перепуганной девчонки на другом конце комнаты. Девица, подскочив со своего места, жалась теперь к краю стола. Таращилась из-под фиолетовой челки, скрестив у груди руки, в одной из которых все еще был зажат телефон. Прижимала к себе стопку книг и журналов.

С явственным шорохом выскользнула и шлепнулась на пол «Техника – молодежи». Восемьдесят девятого, кажется, года – Лариса не смогла разглядеть номер.

Шатаясь, она еле-еле побрела к своей стойке. Силы покинули заведующую. Ноги отказывали, дыхание прерывалось, сердце будто в тисках зажато. В горле саднило, губы высохли.

Чай… Надо глотнуть чаю. И чем скорее, тем лучше.

Все счастливые счайстливы – классика или уже новояз?..

Сделав пару шагов, библиотекарь споткнулась и почти упала. Едва успев опереться о край стола, задохнулась, закашляла надсадно. Прижала ладонь к груди. Неужто сердце прихватило?

– Вы как себя чувствуете? – дрожащим голоском напомнила о себе девица. Очутилась рядом, бросила свою кладь на столешницу, заботливо приобняла Ларису за плечи. – Вам помочь?..

– Быаго… бла-го-дарствую, милая, – с трудом выдавила Лариса.

Реальность за стеклами очков уплывала от нее все дальше. В груди пекло от жгучей боли и не менее жгучего стыда.

Да что же это такое на нее сейчас нашло? Что за лютый, воистину шизофренический бред только что лился изо рта? Что пришлось выслушать этой нечастной девочке?

– Ты прости меня, милая, – пробормотала Лариса, опускаясь-заваливаясь на стул. – Прости, Христа ради, дурынду старую…

Ладонь слепо шарила по столешнице. Трясущиеся пальцы нащупали раскрытый том «Войны и мира». Лариса не без усилий сумела сфокусировать взгляд на одной из строчек.

«Ах, этот ваш чечик, – с злобой заговорила скуфыня, – этот скам, лицемер, абьюзивный злодей, который сам зафорсил толпу буторить!..»

Будто крепкую пощечину влепили. Голова дернулась, строчки бешено заскакали перед глазами… и прямо на глазах же становились черными, мутными, угловатыми. Преображаясь в уродливые,