Две дороги - Василий Ардаматский

— Заметил? Все тут только по-болгарски и по-немецки, гостей, говорящих на других языках, не ждут, — сказал Найденов.

— Хорошо еще, что по-болгарски, — отозвался Заимов.

— А ты, наверно, хотел, чтобы было еще и по-русски? Но это отбило бы аппетит у немецких гостей, — рассмеялся Найденов. — Я заказываю чисто болгарский обед. Какое берем вино?

— «Либфраумильх», конечно, — сказал Заимов, и они оба рассмеялись.

Разговор, ради которого пришел Заимов, собственно, уже начался. Когда официант, приняв от них заказ, ушел, он сказал:

— Немецкий язык в меню — ерунда, беда, когда он становится языком наших политиков.

Найденов, откинувшись на спинку кресла, поглядывал на аляповато расписанный потолок и молчал.

— Может, тебе не хочется об этом говорить? — тихо спросил Заимов.

— Мы у себя в союзе говорим об этом, — ответил Найденов, вдруг резко наклонившись вперед, и его тонкое лицо стало злым: — А что толку? Не в нас дело. Должны же наши политики однажды понять, что они толкают нас на гибельный путь?

— А если не поймут, что тогда? Идти за ними до конца и воевать вместе с немцами против русских? Или смотреть со стороны, как будут воевать другие? — задавая этот самый главный и самый больной для себя вопрос, Заимов не мог скрыть волнения, и Найденов это заметил.

— Давай говорить спокойно, — попросил он и добавил с улыбкой: — Ты же знаешь мой характер: если и я включу свои эмоции, добру не бывать.

— Наболело у меня, — тихо ответил Заимов.

— У меня тоже.

Официант принес холодные закуски, и они замолчали.

Найденов наполнил рюмки.

— Начнем с русской водки, это почти символично, а по-немецки сие зелье именуется шнапс, — он рассмеялся и выпил. — Отличный напиток для настоящих мужчин, — сказал он, принимаясь за еду. — А для тебя так это просто святая вода.

Заимов тоже выпил, поморщился и сказал серьезно:

— Я водку не очень-то люблю, предпочитаю хорошее вино.

— Трезвый взгляд известного русофила на русскую водку? — спросил Найденов, улыбка слетела с его лица: — Чтобы в нашем разговоре все было ясно, я хочу уточнить один вопрос, — сказал он. — Я боюсь, что ты панацею от всех бед видишь только в том, чтобы повернуться спиной к немцам и протянуть руки к России. У меня нет уверенности, что спасение только в этом. А почему не Франция? Не Англия, черт бы ее побрал? И вообще, почему мы должны быть обязательно прикованы к какой-то иноземной колеснице?

Заимов вынул из-за воротника салфетку, положил ее на стол и перестал есть. Он думал, что спорить с Найденовым ни к чему, это заняло бы слишком много времени и, наконец, не ради этого хотел он этой встречи. В конце концов, это вопрос второй и как бы производный от первого, о котором и надо сейчас говорить.

— Что же должны делать люди, понимающие, что гибель страны неизбежна? Мы с тобой, в частности? — спросил Заимов.

— Мы с тобой — песчинки в водовороте, — тихо произнес Найденов. — Может быть... царь? — он поднял на Заимова свои черные, возбужденно блестевшие глаза. — Царь может все.

— Ну-ну, — укоризненно покачал своей крупной головой Заимов. — Не будь таким наивным. Ты подумай, что ближе нашему царю: Германия или... твоя Франция? Другое сердце ему не вставишь, — сказал он и отметил, что Найденова его слова не испугали и не возмутили.

— Все связано в такой крутой узел, концов не видно, — сказал Найденов, отшвырнув смятую салфетку. И вдруг добавил: — Зря ты не с нами в нашем союзе.

— Я тоже думаю об этом, только не потому, что считаю...

Подошедший кельнер неторопливыми движениями раскладывал жаркое на тарелки, поливал его соусом, обкладывал гарниром.

— Полагаться на царя нельзя, — продолжал Заимов, когда кельнер ушел. — Но разве мы, военные, не большая сила в государстве? Целая армия. Почему бы нам однажды не сказать об этом царю? Вот для чего я хотел бы быть в вашем союзе.

— Царь и сам человек военный, — с чуть заметной иронией заметил Найденов.

— Он военный только для парадов, и не это ли, кстати, внушило ему уверенность, будто армия, несмотря ни на что, будет держать равнение на него? Надо его в этом разубедить, — твердо сказал Заимов.

— Тогда, значит, армия против царя? — с беспокойством спросил Найденов.

— Армия против нынешней гибельной политики болгарского правительства, — ответил Заимов. — И армия хотела бы, чтобы это ее убеждение разделил царь, ее главнокомандующий.

— Ну хорошо, — сказал Найденов после долгого молчания. — Придем мы с нашей тревогой к царю, а он нам скомандует. «Кругом арш, пошли вон, господа офицеры!» — Найденов хотел было рассмеяться, но только хмыкнул и спросил: — Что тогда?

— Армии так не прикажешь, — ответил Заимов. — Впрочем, ваш союз — это еще не армия.

Найденов сдвинул тонкие брови и сказал угрюмо:

— Придет срок, и наш союз станет мнением и голосом всей армии. А пока не трудное занятие иронизировать над нами. — Он испытующе посмотрел на Заимова. — Неужели ты будешь ждать, пока мы не поднимем всю армию? Впрочем, ждать, конечно, легче. Извини...

— На твой упрек я могу сказать одно — я принимаю решение, когда мне все ясно, — мягко ответил Заимов. — И я очень благодарен тебе за этот наш разговор.

Найденов вдруг рассмеялся.

— Если бы ты спросил у меня, что я съел за этим обедом, не помню, даю тебе слово!

Начался очень трудный и мучительный для Заимова спор с самим собой. Он никогда не полагался на чужое мнение, а сейчас он должен был решать — вступать или не вступать в Военный союз? Он знал, что союз является сейчас единственным объединением близких ему по духу и по военной профессии людей и что союз действительно обладает реальной силой. Не могут ли военные использовать эту силу в политических целях?

До мозга костей человек военный, он и сам считал, что у людей в военной форме есть только одна священная обязанность — защита родины от врага.

«Но если Гитлер нападет на Россию, а Болгария будет с ним в Военном союзе, я, слепо повинуясь долгу, буду обязан отдать приказ своим солдатам стрелять в русских. Смогу я отдать такой приказ? Никогда! Забыть горький урок семнадцатого года?» Но тогда выходит, что его долгом является сделать все, чтобы предотвратить саму возможность подобной ситуации. А это уже политика. И не является ли аполитичность армии вообще чисто условной? Конечно, политика — дело политиков, но разве они не стремятся всегда иметь поддержку армии? В конце концов, что такое политические партии? Объединения единомышленников. А разве армия не является тоже объединением людей? Конечно. По количеству и по составу это и самое широкое и самое демократическое объединение. Может быть, именно по этой причине армию и не подпускают к политике? Очевидно, все дело в том, чтобы политический шаг армии был сделан действительно в интересах нации и страны. В данной ситуации это несомненно.