Две дороги - Василий Ардаматский

Заимов встретился с ним накануне его отъезда в Варшаву. Искреннего, прямого разговора у них не получилось.

— Не хочу говорить об этом, — устало сказал Найденов. — Наивность тоже предел... Я еду и решения своего менять не намерен.

— Как твое решение рассматривать нам в союзе? — спросил Заимов.

— Как хотите, — ответил Найденов и, усмехнувшись, добавил: — Одним бесплодным разговором больше или меньше, ничто от этого не изменится.

Они простились, будто расставались навсегда. Так и вышло. Из Варшавы Найденов вернулся тяжело больным, говорили, будто он заразился там очень тяжелой формой ангины, от этой болезни спасения не было. Он вскоре умер. Вся Болгария говорила: «Найденова убили царедворцы» — и это было похоже на правду.

Затем вскоре умирает Узунов, и тоже очень странной смертью: вполне здоровый человек сгорает за несколько дней.

В руководстве союза остались двое: Заимов и генерал Христо Данчев. Проходит немного времени, и генерал Данчев умирает, находясь на маневрах. Официальная версия — разрыв сердца. А вся Болгария говорит «Данчева убили царедворцы» — и снова это похоже на правду.

Заимов остался единственным руководителем Военного союза. Друзья предупреждали его: «Берегись, теперь твоя очередь».

Но он не из трусливого десятка. Более того, подозрительная гибель руководителей Военного союза показывает, что власть ведет войну с союзом, потому что все еще видит в нем опасность, а покидать поле боя не в его натуре. Он переключает все свои силы на союз, надеясь сколотить возле себя хотя бы небольшую группу честных офицеров и начать все сначала.

В ответ на это царский двор предпринимает весьма странный шаг. Заимова приглашает на свидание в нейтральном месте премьер-министр Тошев.

Поначалу разговор у них лирический — Тошев вспоминает о своих встречах с отцом Заимова и говорит о том, как счастлив должен быть отец, наблюдая заслуженную военную карьеру сына. Потом, поговорив немного о бренности жизни, о том, как стала она трудна и сложна во всех отношениях, Тошев вдруг предлагает Заимову ответственное сотрудничество в своем правительстве. Он сулит ему пост военного министра и баснословные барыши на поставках в Болгарию немецкого оружия.

О том, что услышал в ответ Тошев, можно только догадываться по его записке князю Кириллу[16] после свидания с Заимовым: «Вы оказались правы — он не только наш враг, он злобный, готовый на все враг». Сам Заимов о своем разговоре с Тошевым никому из друзей не рассказывал, обмолвился только, что ему было сделано гнуснейшее предложение, на которое он ответил так, что ему вряд ли это простят.

Но для себя из этого разговора он сделал единственно правильный вывод — раз его противники готовы столь дорого заплатить за его покорность, значит, он им опасен, а это просто обязывает его продолжать борьбу.

Единственный оставшийся в живых руководитель Военного союза, он берет на себя ответственность за все его дела.

Он встречается с военными, которым доверяет, разъясняет им гибельность нынешней политики, предостерегает от опасности стать соучастниками предательства Болгарии и намекает, что армия еще скажет свое слово в защиту чести болгарского народа.

Он вступает в переговоры с казавшимися ему наиболее честными лидерами политических партий, предлагает им принять участие в демократизации общественной жизни. Однако первые же его встречи с ними вызвали тревогу. Опытные политики точно не понимали его, каждое его предложение подвергали сомнению или отклоняли.

Заимову советовали поступить как Дамян Велчев — уйти в эмиграцию и готовить оттуда новый радикальный переворот. Но он не верил в возможность успешной борьбы издалека. Опасность, грозящая ему лично, остановить его не могла, если уж он избрал дорогу, он шел по ней до конца.

Определяя свое место в борьбе, он все чаще думал о коммунистах, завидовал их подвижнической верности своей идее, но думал, что они, затравленные, загнанные в глубокое подполье, ничего ощутимого, реального сделать не могут, и оттого сама их идея выглядела несбыточной мечтой идеалистов.

Иногда ему начинало казаться, что и сам он похож на Дон-Кихота — в самом деле, грустное и смешное занятие драться с мельницами. Он не мог, как Дон-Кихот, чувствовать себя счастливым от одного сознания, что поступает как положено человеку чести. Да, он мог сказать себе, что живет и действует по чести, но что от этого толку другим? Не выглядит ли он попросту смешным со своим упорством пробить стену лбом?

7 ноября 1935 года советское посольство пригласило Заимова на торжественный октябрьский прием — как начальник артиллерии, он теперь находился в протокольном списке болгарского генералитета.

Народу на приеме было мало — под разными предлогами многие из приглашенных не пришли, явились, в общем, только те, кто был просто обязан соблюсти дипломатический протокол. Заимов наблюдал их лживые улыбки, слушал их пустые лицемерные разговоры с советскими дипломатами, это мешало ему ощутить себя находящимся в русском доме, среди русских. В советском доме, черт побери. А хозяева дома будто не замечали блистательного отсутствия многих гостей, непринужденно, с достоинством и с какой-то почти неуловимой взаимно-формальной учтивостью общались с болгарскими деятелями, точно говоря им: «Вы явились к нам в силу протокола, по нему принимаем вас и мы...»

Он невольно усмехнулся, заметив вдруг, что никто из болгар не разговаривает с советскими дипломатами в одиночку, непременно при свидетеле с болгарской стороны.

— Что развеселило генерала Заимова?

Перед ним стоял невысокий мужчина лет сорока в ладно сшитом полковничьем мундире Советской Армии.

— Разрешите представиться — военный атташе полковник Сухоруков.

— Генерал Заимов.

— Владимир Стоянович? Правильно? — спросил Сухоруков, не отпуская его руки. — Ну а я Василий Тимофеевич.

И это чисто русское обращение к отчеству сразу создало у Заимова странное ощущение. Ему показалось, что он видел когда-то этого человека, смотревшего сейчас на него своими живыми серыми глазами, в которых искрилась улыбка.

— Как вам нравится у нас? — весело спросил Сухоруков. Заимов хотел было сказать обычные формальные слова, какие надлежит говорить гостю хозяину дома, но не смог их произнести. А Сухоруков, лукаво улыбнувшись, тихо сказал:

— Лично мне у нас сейчас не нравится.

— Мне тоже, — так же тихо ответил Заимов.

— Я убежден в этом и потому так смело вышел за рамки протокола, — продолжал Сухоруков. — Я подумал, что если я и вам, как только что вашему министру, начну говорить про то, что осень нынче удивительно теплая, но все ж лучшая пора в Болгарии — весна, вы решите, что я дурак.