Сломленный бог - Гарет Ханрахан

Бастону отлично знакомы – как знакомы и окрестные улочки, спускавшиеся к морю. Там, на краю ИОЗ, до сих пор стояли рыболовецкие лодки – у жилищ промысловых священников, что благословляли улов и молились о попутном ветре.

Они украли лодки и повернули обратно к востоку, стараясь выдержать курс на узкой полосе между сальниками на причалах и патрульными катерами в глубоких водах залива. Воры макали весла в черноту моря, пригибаясь от света рыщущих прожекторов. Один малый с порезанным животом кашлял взахлеб и скончался у ног Бастона, ботинки пропитало теплом его крови. Парня перекатили через борт. Пусть несчастный бродяга пребывает с Фей, а им недопустим лишний вес.

Какой-то сальник услыхал всплеск. Чокнутый дьявол с разбега взвился в невероятном прыжке далеко в гавань, голова очертила пламенную дугу, подобно сигнальной ракете. Не долетел. Громко плюхнувшись в воду, молотил руками, визжал, пока волна не притушила огонь в восковой черепушке, и тогда он застыл, покачиваясь вверх-вниз. Его приятели-сальники толклись на краю пристани, изо всех сил стремясь подобраться ближе к добыче.

Прожекторы нащупали суденышки Бастона. Стража пролаяла пару команд и приказала им сдаться. Весь город встал против них – сальники и дозорные, правительство и боги. «Слишком далеко зашел Раск, – сказал внутренний голос, – надавил слишком сильно». Однако правда заключалась в том, что так и должно было произойти. В обновленном Гвердоне Бастону места нет, городом правят боги и возомнившие себя богами алхимики. Раск только ускорил развязку.

Патрульные суда надвигались, алхимическая тяга толкала их сильней и быстрей, чем руки гребцов. Над водой вился едкий дымок. Луч света пал с катера яростным взором.

– СДАВАЙТЕСЬ! – затрещав, выкрикнул громкоговоритель.

Бастон встал, сбросил куртку. Собрался.

И открыл огонь.

Тяжелая многозарядка, недавно с завода. В самом деле элегантный образец инженерии. Холерный Рыцарь оценил бы эту штуковину, оружие, призванное сровнять с землей твоих недругов. Во времена Хейнрейла такого оружия на улицах Гвердона было не достать – ни за деньги, ни по знакомству, – но город изменился, а у Гхирданы толстые кошельки.

Гром пулемета оглушил его самого. Отдача едва не опрокинула за борт. Ближайшая моторка дозора вспыхнула роем искр, пули, рикошетя от корпуса, прошивали кабину. Прожектор лопнул, и Бастон перенес огонь на другие лодки. И заревел:

– Гребите! Гребите, мать его, домой!

И так, помалу, гребок за гребком, они подтягивались к Новому городу, последнему прибежищу негодяев.

Шпат вновь ощущал себя расчлененным. Его разум развалился на части, мысли ушли куда-то бродить и не возвращались. «Я умираю».

Раск по-прежнему служил ему якорем, но гхирданца сносило прочь, как будто якорь скользил по дну, вместо того чтобы прочно сесть в грунт. Он был воронкой в сознании Шпата, утягивал в пучину тьмы, а не светил, как маяк, возле которого можно было собраться.

Шпат начинал распадаться. И без того до предела растянутое, размазанное по Новому городу сознание от напряжения трескалось. Без последствий не давалось теперь даже думать, это уж точно. Он – часовая пружина, у которой кончался завод.

Прежде он уже был в таком состоянии, правда, тогда умирал не разум, но тело, однако это ничего не меняет. Живым он принял решение посвятить свои последние дни помощи Братству, бороться против Черных Железных Богов, грозивших городу. Он дрался, чтобы спасти Кари, а вышло, это она его спасла. Значит, пока у него есть хоть немного этой второй, странной жизни, он займется ровно тем, чем и в первой.

Надо изловчиться. Просто наблюдать не так затратно, как думать, а думать не так затратно, как действовать. Придется нарастить инстинкты, запустить самопроизвольные решения, отсечь от контуров восприятия мыслительный ум, насколько это возможно. Наперво простые правила: «Помогай ворам убегать от сальников. Предоставляй укрытия. Выручай тех, кто хотел выйти к своим, и тех, кто желал потеряться». Сальники набегали как звездопад, как обстрел, каждый горящий фитиль – патрон, и он отражал выстрелы всем, чем мог. Никаких тебе лестниц, тухлый огарок! В конце переулка дверь – вор туда прошмыгнет, а ты не сунешься! А на тех крышах слабая черепица, так и норовит свалиться на восковую башку.

Если по правде, то неизвестно, преуспевал ли он и насколько. Без фокусировки на Раске пространство и время коробились. Он рефлекторно пытался остановить сальника сейчас, а улица изменялась днем позже. Или днем раньше. Или толкал не тот камень и выворачивал город не в ту сторону. И куда больше наблюдал, чем действовал, поскольку мало кто из нападавших проникал в районы его наибольшей силы.

Просто наблюдать легко. Каменному человеку легко отстраниться. Одиночество и неприкаянность – два его верных спутника.

Мысли раскручивались, мчались прочь. Терялись, как беспризорники, в закоулках памяти или развилках судьбы. Шпату мерещились разговоры. Он представлял, будто долго беседовал с Крысом. Старый друг один во всем Гвердоне мог войти в его положение. По ходу Кризиса они оба превратились невероятно во что. Шпат стал Новым городом, а Крыс – старейшиной упырей, созданием ближе к дракону или полубогу, чем к смертному.

Крыс, конечно, смотрел на сложившийся расклад иначе. Как большинство упырей, он был выживальщиком от природы. Неумолимо практичный, даже бесчувственно-аморальный, Крыс толковал со Шпатом прежним, памятным голосом, а не через заемных глашатаев, как сейчас разговаривал старейший упырь: «Когда ты падал с Морского Привоза, тебя ждала смерть. Все, что поддерживало тебя потом, – это и есть жизнь. Легко понять, что ты жив – я ведь тебя не съел». И Крыс ухмылялся, скаля клыки – в глазах трупоеда горела пламенная вера в Шпата, вера, что его друг преодолеет все.

Шпат наблюдает, как Крыс идет по Новому городу. «Сейчас. Это происходит сейчас». Он видит, как упырь разговаривает с Бастоном. Смотрит, как они спускаются в глубинное подземелье, там их ждет Кари. «Но это произойдет потом».

Иногда у него случались разговоры и с Кари. В основном воспоминания времен Святой Карательницы, шальных дней после Кризиса, после того как она обрела мощь. Вспоминалось счастье подруги, когда Шпат отозвался из камня, самоотверженный пыл, с которым она бросилась исполнять роль хранителя Нового города (скорее позабыть ошибки и трагедии прошлого). Они вдвоем против всего мира, души переплелись, не в силах ничего скрыть друг от друга. Город был ее, и она обнимала его с бурной радостью.

Раск тоже был таким, размышлял Шпат.

Раск и Кари – оба неукротимы, скоры на поступки, неистово преданы друзьям. Но союз Раска и Шпата был скоротечен; гхирданец, как падающая звезда, сверкнул над Новым городом и канул во тьму в мгновение ока.

Вспоминалось ему и другое – вот божья бомба облетает по дуге Новый город и поражает Пеш, уничтожает богиню войны. Вот собственный голос утверждает, что «в наших силах переустроить мироздание»,