Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

воздержались от голосования, и на тридцать шестом голосовании Джефферсон был окончательно избран президентом, получив голоса десяти штатов против четырёх за Берра, при этом два штата остались незаполненными.

Чтобы избежать повторения этой тупиковой ситуации, страна приняла Двенадцатую поправку к Конституции, которая позволила выборщикам указывать в бюллетенях свой выбор президента и вице-президента отдельно. Эта поправка превратила Коллегию выборщиков из органа, принимающего решения, в устройство для распределения голосов. Она также сигнализировала о том, что президентская политика стала популярной, чего основатели в 1787 году не ожидали.

Хотя республиканская «Аврора» заявила, что избрание Джефферсона означает, что «Революция 1776 года уже свершилась и впервые пришла к своему завершению», запутанные предвыборные манёвры мешают увидеть смелый и революционный характер этого события. Это были одни из первых всенародных выборов в современной истории, в результате которых власть мирно перешла от одной «партии» к другой. Инаугурация Джефферсона, как отметил один сочувствующий наблюдатель, была «одной из самых интересных сцен, свидетелем которых когда-либо мог быть свободный народ». Смена администрации, которая в любом правительстве и в любой эпохе чаще всего была эпохой смятения, злодейства и кровопролития, в этой счастливой стране происходит без какого-либо отвлечения или беспорядка».

С самого начала Джефферсон заиграл примирительную ноту: «Мы все республиканцы — мы все федералисты», — заявил он в своей инаугурационной речи, выражая традиционное желание избавиться от ненужных партийных обозначений, которое разделяли и некоторые другие республиканцы. Пропасть, которую федералисты создали между федеральным правительством и народом, теперь была закрыта, и в республиканской партии больше не было реальной необходимости. Поскольку республиканцы считали себя «народом», они были готовы вовлечь в своё дело многих федералистов, тем самым укрепляя ощущение преемственности с 1790-ми годами.

Таким образом, джефферсоновская «революция 1800 года» почти незаметно влилась в основные демократические течения американской истории. Сам Джефферсон осознавал свою неспособность осуществить «все реформы, которые подсказывал разум и одобрял опыт». По его словам, он не был волен делать всё, что считал нужным; он понимал, как трудно «внезапно продвинуть представления целого народа к идеальной правоте», и пришёл к выводу, что «не следует пытаться сделать больше добра, чем народ сможет вынести». И всё же, по сравнению с консолидированным героическим государством европейского типа, которое пытались построить федералисты в 1790-х годах, то, что Джефферсон и республиканцы сделали после 1800 года, доказывало, что настоящая революция — такая настоящая, как говорил Джефферсон, — произошла.

В своей инаугурационной речи пятидесятисемилетний Томас Джефферсон представил себе «поднимающуюся нацию, раскинувшуюся на широкой и плодородной земле, бороздящую все моря с богатыми продуктами своей промышленности, занимающуюся торговлей с нациями, которые чувствуют силу и забывают право, быстро продвигающуюся к судьбам, недоступным для смертного глаза». Америка, по его словам, была «лучшей надеждой мира» и обладала «самым сильным правительством на земле». Это была «избранная страна, в которой хватит места для наших потомков до тысячного и тысячного поколения». Он верил, что дух 1776 года наконец-то воплотился в жизнь и что Соединённые Штаты могут стать маяком свободы для всего мира. «Справедливое и прочное республиканское правительство», которое он стремился построить, — говорил он, — «будет постоянным памятником и примером для подражания народам других стран». Американская революция была всемирно-историческим событием, чем-то «новым под солнцем», говорил он учёному-радикалу Джозефу Пристли. По его словам, она всколыхнула умы «массы человечества», и её «последствия улучшат положение человека на огромной части земного шара». Неудивительно, что Джефферсон стал источником американской демократии, ведь в самом начале своего президентства он заложил свод американских идей и идеалов, сохранившихся до наших дней.

Полагая, что большинство зол, причиняемых людям в прошлом, проистекало из злоупотреблений раздутых политических институтов, Джефферсон и республиканцы в 1800 году намеренно взялись за осуществление того, что, по их справедливому мнению, было изначальной целью Революции: уменьшить чрезмерную и опасную власть правительства. И Джефферсон, и его соратники-республиканцы хотели создать национальную республику, основанную на идеологии оппозиции XVIII века «страна — виг», согласно которой чем меньше правительство, тем лучше. Изначально Джефферсону не очень нравилась Конституция. Он считал, что президент — это «плохое издание польского короля». На самом деле он считал, что трёх-четырёх новых статей, добавленных «к доброму, старому и почтенному фабрику» Статей Конфедерации, было бы вполне достаточно. В 1801 году он и его соратники-республиканцы были в состоянии обеспечить, чтобы о Соединённых Штатах продолжали говорить во множественном числе, как о союзе отдельных суверенных штатов, что и оставалось на протяжении всего предбеллумского периода. Короче говоря, они стремились к тому, чтобы власть центрального правительства напоминала власть старых Статей Конфедерации, а не государства европейского типа, которое пытались построить федералисты. Для этого Джефферсон и его коллеги должны были создать общее правительство, которое могло бы править без традиционных атрибутов власти.

С самого начала Джефферсон был уверен, что новое правительство отвергнет даже обычные ритуалы власти. С самого начала он задал новый тон республиканской простоты, который резко контрастировал с чопорной формальностью и царственными церемониями, которыми федералисты окружали президентство. Никаких тщательно украшенных карет, запряжённых четвёркой или шестёркой лошадей, для Джефферсона: избранный президент прошёл пешком от своего пансиона на Нью-Джерси-авеню до инаугурации без всяких фанфар. Он сразу же продал кареты, лошадей и серебряную сбрую, которыми пользовался президент Адамс, и оставил себе только рыночную повозку с одной лошадью.

Тот день в марте 1801 года, в который он стал президентом, по его словам, «похоронил дамбы, дни рождения, королевские парады и присвоение первенства в обществе некоторыми самозваными друзьями порядка, а на самом деле — друзьями привилегированных орденов». Поскольку президенты-федералисты Вашингтон и Адамс, подобно английским монархам, обращались к Конгрессу «с трона», Джефферсон решил передать своё послание в письменном виде, на которое не ожидалось официального ответа от Конгресса; это создало прецедент, который не был нарушен до президентства Вудро Вильсона. В отличие от Вашингтона и Адамса, Джефферсон («его демократическое величество», как назвал его один человек) был легко доступен для посетителей, всех которых, независимо от степени их отличия, он принимал, как сообщал британский поверенный, «с совершеннейшим пренебрежением к церемониям как в одежде, так и в манерах». Его одежда часто была неформальной, иногда он встречал гостей в ковровых тапочках, а волосы, по словам одного из наблюдателей, носил «в небрежном беспорядке, хотя и не безобразно».

На американских государственных приёмах президент Джефферсон, к шоку иностранных сановников, заменил протокол и различия европейской придворной жизни эгалитарными правилами того, что он называл «pell-mell» или «рядом с дверью», что, по сути, означало: садись, где хочешь. Его отношение к новому напыщенному министру из Великобритании Энтони Мерри стало