Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

Этой начальной строчкой стихотворения русской поэтессы «Ты гори, невидимое пламя» назвали весь сборник поэзии. Я не думаю, что подобные строчки приводят ныне в восторг яростных разрушителей традиционной поэзии. Скорее, они могут оказаться близкими, к примеру, прозаику Владимиру Крупину или поэту Николаю Лисовскому. Когда-то былые сотоварищи по «второй культуре», по «другой поэзии» оказались ныне далеко-далече в своих попытках выдать за поэзию пародийно-эпатажные, а то и вовсе богомерзкие строчки. Сама же поэтесса, скорее, как я уже писал, идёт путем Николая Заболоцкого к «целомудренной бездне стиха».

Вот это простодушное и смиренное целомудрие стиха делает поэзию Ольги Седаковой по-своему уникальным явлением в современной русской поэзии.

Обогрей, Господь, Твоих любимых.Больных, сирот, погорельцев,Сделай за того, кто не может.Всё, что ему велели.И умершим, Господи, умершимПусть грехи их вспыхнут, как солома,Сгорят и следа не оставятНи в могиле, ни в высоком небе…

В её богословские и церковно-славянские труды я влезать не рискую. С блестящим полемистом и эссеистом, автором очерков, эссе и воспоминаний: «О погибшем литературном поколении. Памяти Лёни Губанова», «Другая поэзия», «Кончина Бродского», «Воспоминания о Венедикте Ерофееве», «Героика эстетизма», «Похвала поэзии» я во многом согласен, что-то вызывает отторжение, но об этом как-нибудь в другой раз.

Мне кажется, поэзия Ольги Седаковой отстоит от её же публицистики, а в чём-то и опровергает её. Так почти всегда бывает с крупными художниками. С каким-то остаточным атавизмом времен «другой поэзии» она до сих пор в публицистике своей недолюбливает слова «почва», «почвенничество», хотя самым корневым в её же поэзии является слово «земля». Пожалуй, без этого слова не обходится ни одно из лучших её стихотворений.

Похвалим нашу землю, похвалим луну на воде.То, что ни с Кеми со всеми, что нигде и везде —Величиной с око ласточки, с крошку сухого хлебаС лестницу на крыльях бабочки, с лестницу, кинутую с неба.Не только беда и жалость – сердцу моему узда.Но то, что улыбалась чудесная вода…И то, что есть награда, что есть преграда для зла.Что, как садовник у сада, – у земли хвала.

В стихотворении «Земля», она, по сути молится за землю, впадает в своеобразный пантеизм, ибо земля как бы была и будет всегда, «земля есть», а люди «все мы были».

Может быть, умереть, – это встать наконец на колени?И я, которая буду землей, на землю гляжу в изумленье.

Какое же ещё «почвенничество» нужно Ольге Седаковой, если это преклонение перед землей, почвой, водой, лесом у неё всегда первично. Потом уже идут мысли и философия. Вокруг земли. Разве это не атавизм: почвенник всеми своими статьями, отрицающий не какие-то проявления эпатажа, экстремизма (хотя бы и почвенного), а само почвенничество, то есть саму землю, без понимания и принимания которой нет и поэзии Седаковой.

Женская доля – это прялка,Как на старых надгробьях, и зимняя ночь без рассказов.Росла сиротой, старела вдовой.Потом сама себе постыла.Падала с неба золотая нитка.Падала, земли не достала.Что же так сердце ноет?Из глубины океанаВыплывала чудесная рыба,Несла она жемчужный перстень.До берега не доплыла.Что в груди, как вьюга воет?

Крикнуть бы – нечем крикнуть.Как жалко прекрасную землю!

Ольга Седакова и сегодня, в период царствования в литературе патологического мира глумления и фиглярства, наивно верит в силу искусства, в силу слова. Она своим стихом освежает сознание, а не подавляет его, чем занимаются её бывшие коллеги, от Рубинштейна до Сорокина. Она вспоминает о рае в душе каждого. Разве это не важно для человеческого сознания? И от читателей своих поэтесса требует любви и внимания к земле и к людям, требует полюбить её целиком, а это «почти тоже, что полюбить человека». Вот тут-то почвенная поэтесса Ольга Седакова начинает спорить сама с собой, со своими грешными мыслями, и филологическими изысками. «Тому, кто любит „высокую культуру“, в общем-то почти брезгливую к плоти, труднее дается единство с землей и человеком – труднее, чем тем, кого называют „простыми людьми“.

Но есть и другая интуиция… – интуиция любви к земле; её пытался передать Достоевский в своем старце Зосиме. Она выражена уже в первом созданном на Руси сочинении – „Слове о законе и благодати“ митрополита Иллариона…»

К месту вспомнить о блестящем стихотворном переводе этого сочинения Юрием Кузнецовым, невольным сподвижником Ольги Седаковой в описании стихии земли. Думаю, иные её стихи были бы Юрием Кузнецовым очень высоко оценены. Впрочем, сближало их многое – высокая метафизика, миф, библейская тематика, обращение к образу Христа, редкое обращение к социальности. Разве что Юрию Кузнецову не понадобилась «вторая культура», «другая поэзия», он с олимпийским спокойствием не воспринимал все то мелкое, что вызывало отторжение у «другой культуры». Он жил мимо неё. Думаю, таким же путем идет сегодня и Ольга Седакова. И у неё ещё хватит сил преодолеть свою недовоплощенную потенциальность. В преодолении комплекса «великой неудачницы», я думаю, важную роль сыграет и уже играет присуждение ей солженицынской премии. Что нам, скажем честно, до всех этих парижских, гамбургских и ватиканских премий? Мы не знаем, когда, кому и за что их дают. А вот солженицынская живая, полемичная, всегда неожиданная и спорная премия уже давно влияет на общий литературный процесс. Местные критики открыли глаза на Седакову и её книги, глядишь, и дальше закрывать не будут. Другое дело, что определить её место на нашем поэтическом небосклоне не так просто. Её могут вполголоса нахваливать либеральные журналы, как это делали с Виктором Астафьевым, но внутренне ни Айзенбергам, ни Бергам, ни Липовецким её поэзия не нужна. Более того, она им откровенно чужда. Если это та «другая критика», которую так ждала в ранней диссидентской публицистике Ольга Седакова, то она её дождалась. А много ли у нас «средиземноморских почвенников» среди критики патриотической? Разве что молодые с вялой небрежностью отметят её присутствие на отечественном небосклоне и уважительно отвесят ей поклон, живя совсем другими молодежными играми. Моя встреча с ней, вернее с её поэзией, произошла абсолютно случайно. Не было бы поездки в Венецию, где и сейчас до меня доносятся звуки с рыбного рынка у моста Риальто, где на каждой улочке десятки книжных магазинов, и отнюдь не туристических, не было бы привезенных с собой для знакомства с русской Венецией и «Набережной неисцелимых» Бродского, и сборников Вяч. Иванова и Владислава Ходасевича, и толстенного двухтомника Ольги Седаковой, предназначенного еще и для итальянских славистов, я вряд ли нашел время для её поэзии, принимая её во всем академическом строгом облике, как одну из своих оксфордских знакомых, интересную, но чуждую мне поэтессу. Теперь для меня Венеция станет еще и городом, подарившим мне прекрасного русского поэта. А бормотания её стихов надолго останутся в стенах уютного маленького номера в почти домашней гостиничке в самом центре старой Венеции. Думаю, и веницианский домовой со временем полюбит их, ибо поэзия земли, стихия леса и полей, трав и озер близка и домовому, живущему посреди вечной воды. Вот поэтому, от избытка воды в самой Венеции я сразу же не согласился с автором статьи о Седаковой, воспевающей её, как поэтессу воды. Нет в ней этого атлантизма. Земная, земная и земная.