Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

Почти в то же самое время, что и Ольга Седакова, я из Питера ездил в Тарту на лекции Юрия Лотмана, где познакомился и в тот период даже сдружился с тогдашним молодым тартуским филологом Юрием Минераловым, ныне преподавателем Литературного института. Даже совсем молодым издал свою первую большую статью о финской культуре и её влиянии на русских символистов в знаменитом Тартуском сборнике. Позже её перепечатали в ведущем финском журнале «Тайде». Тогда же пробовал переводить стихи Эзры Паунда, чья могила ныне расположена совсем рядом от могилы Иосифа Бродского на острове мёртвых в Сан-Микеле; открывал для себя югендстиль Генриха Фогелера, живопись Филонова и стихи Гумилева. Судьба моей первой большой статьи в известном на всю страну научном сборнике имела и продолжение. Поступил донос в ЦК КПСС, меня впервые – пацана, вызывали на Старую площадь объясняться. А я ещё смел в туристической поездке в Финляндию сбежать из группы на два дня и провёл их в глуши, в музее Галлен-Каллела, своего любимого финского художника. После этого в советское время меня не пускали даже в Монголию, куда хотел взять с собой друг и начальник Василий Чичков.

Как оказывается, и Ольга Седакова дебютировала, как поэтесса, в Тарту. Она вспоминает: «Среди рабочей недели, в день рождения Пастернака и день гибели Пушкина был устроен вечер у камина. Лотман очаровательно рассказывал об истории карточных игр (в связи с „Пиковой дамой“), пили вино. И вдруг Н. И. Толстой, мой университетский учитель, сказал мне: „Я посоветовал Ю.М. попросить вас прочесть стихи (Толстой один из всех знал об их существовании). Вы не отказывайтесь“. Это и был мой дебют. Наверное, никогда после мне не было так страшно читать вслух. Мои кумиры, мои учителя, умнейшие люди России – перед ними я должна была это делать!.. Мнение каждого из них мне было дороже отзывов всего Союза писателей».

Могли мы встретиться с ней и в Финляндии, в Ново-Валаамском монастыре, куда не раз заносила меня судьба, в скитаниях по центрам русской эмиграции. А Ольга Седакова читала там лекции об отношении русской светской поэзии и церковной гимнографии.

Мне кажется в те семидесятые годы «тоска по мировой культуре» была куда более действенной, чем нынче. Мы с восторгом открывали для себя прозу Джерома Селинджера и Алена Роб-Грийе, поэзию Одена и Рильке, живопись Макса Эрнста и скульптуру Джакометти. А я к тому же с русофильской дотошностью разыскивал у всего мирового авангарда русские корни. Скульптор Архипенко, молдаванин Брынкуш, Филонов, Кандинский, Явлинский, Татлин… Кому они сегодня в России нужны? Кучке избранных?

К тому же, оказалось, что большинство наиболее ценных явлений мировой культуры было нам в той или иной мере доступно, а вот всего этого хлынувшего с Запада книжного мусора могло и не быть. Это в период «тоски по мировой культуре» не только эстеты, но и инженеры, врачи, учителя, чиновники, офицеры гонялись за книгами Фолкнера и Уитмена, Бёлля и Гессе, Акутагавы и Кобо Абе. Сегодня эти книги пылятся на полках, не востребованные даже филологами.

Не соглашусь только с утверждениями Ольги Седаковой, что слово «душа» возникло в их среде, молодого прозападного андеграунда, скорее, впервые и о душе и о духовных исканиях в литературе заговорили именно почвенники: Белов, Распутин, Рубцов, Горбовский, задолго до Бродского активно употреблявшие это слово. Впрочем, традиционно в России литература шла двумя путями (исключая официоз), и именно на стыке почвенничества и западничества иногда возникали удивительные явления, будь то проза Венички Ерофеева или поэзия Ольги Седаковой. Так легко узнаются её учителя и литературные кумиры, от Хлебникова и Клюева, Заболоцкого и Мандельштама до Данте и Рильке, Эллиота и Паунда.

Смелость правит кораблямиНа океане великом.Милость качает разум,Как глубокую дряхлую люльку.

Кто знает смелость, знает и милость,Потому что они – как сестры:Смелость легче всего на свете,Легче всех дел – милосердье.

На мой взгляд, Ольгу Седакову можно отнести к нашим средиземноморским почвенникам, как и её друга и наставника Сергея Аверинцева. Не случайно Аверинцев относит её к прямым продолжателям традиции недооцененного Николая Заболоцкого, «сосредоточивая преимущественное внимание на тех строках, которые равно могли бы быть и у раннего, и у позднего Заболоцкого, на чем-нибудь вроде „лица коня“. Вот несостоявшаяся, не до конца состоявшаяся возможность русской метафизической поэзии XX столетия, как синтеза, который вобрал бы в себя наследие Баратынского и Тютчева…» Если Заболоцкий был самым великим неудачником русской поэзии XX века, то и его последовательницу с неизбежностью ждала та же судьба. Более русская, чем многие гордящиеся своей национальностью, поэтесса, но чурающаяся официального почвенничества, она с тоскою зарывалась в европейские культуры. Ещё одна наша великая неудачница. Русская традиция продолжается. Космополитизм ей явно чужд, но и зарываться в подмосковные снега Седакова не намерена, скорее она возрождает традиции нашего Серебряного века с всеевропейским охватом, с превращением Европы и близкой ей Италии в русскую провинцию.

Римские ласточки, ласточки АвентинаКогда вы летите, крепко зажмурившись.О, как давно я знаю,Что всё что летит, ослепло.Поэтому птицы говорят: Господи! —Как человек не может.Когда вы летите – неизвестно куда, неизвестно откуда, —Мимо апельсиновых веток и пинийБеглец возвращается в родительский дом…Старый и глубокий, как вода в колодце.Нет, не всё пропадёт, не всё исчезнетЭта никчемность. Эта никому-не-нужность.Это, чего не узнают родная мать и невеста.Это – не исчезает…

Если честно, то иногда общаясь с Ольгой Седаковой, я воспринимал её как какого-то инопланетного гостя, залетевшего в наши русские края, и тем более для меня было неожиданно присуждение ей премии Александра Солженицына буквально через несколько лет после Ватиканской премии имени Владимира Соловьева, врученной ей Папой Римским Иоанном Павлом Вторым в 1998 году. Она была удостоена долгой личной беседы с главой католической церкви, который, впрочем, и сам был не лишён поэтического дара, хорошо знал русскую поэзию и писал стихи до конца дней своих. Уж не окатоличился ли Александр Исаевич, подумалось мне? И вот сейчас, в веницианских краях, пробуя познать Италию через стихи Ольги Седаковой, я прихожу к выводу, что никакой Италии в её стихах нет, в Венеции открываю для себя ещё одну глубинную почвенную русскую поэтессу. В предисловии к сборнику стихов Ольги Седаковой написал об этом ещё один её любимый учитель Сергей Аверинцев: «Итальянская силлабика уж очень несоизмерима с ходами русского стиха, Данте оставляет слишком мало места для сугубо конкретных сопоставлений его самого с его русскими отображениями…»