Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

И мужик высунулся из вежи да взревел зверем, вскочил, кинулся на кривых сильных ногах раскорякой к воде, вбежал в реку, да взял в толк, что уже не догонит. Спиридон отчаянно греб и греб, временами оглядываясь через плечо. Волосы его растрепались. Рыжую шапку он обронил на берегу.

Мужик зарычал, забормотал что-то…

Вдруг он умолк. Спиридон, выгребая лихорадочно, оглянулся. Мужик поднимался на берег. Сейчас копье схватит, понял он, налегая на весло. А добросит ли? Мужик жутко силен. Спиридон греб так, что буруны перехлестывали через низкие борта. Еще, еще! Нужно было уйти за поворот реки, он уже бысть близко. Спиридон налегал, и весло аж скрипело, и он боялся, что вот-вот преломится. Мужика не слыхать было. Излука была уже рядом. Не, уж не дометнет… Тут в воздухе свистнуло, и в нос лодки вонзилась стрела.

А! У него же лук!

Спиридон вобрал голову в плечи. На излуке к реке наклонялась береза. За нее, за нее уйти… Снова свистнуло, и новая стрела впилась в однодеревку. Гребок, еще гребок, и однодеревка ушла за поворот, береза Спиридона укрыла. Он перевел дух, мельком глянул на дичь в лодке и даже порадовался такой-то добыче. Начал грести не так заполошно. Ушел?! Ушел…

Как вдруг послышался сзади треск. Снова оглянулся. Никого не увидал на берегу. Но вот закачались деревца, и в листве замелькала шапка. Мужик ломился заросшим берегом аки вепрь али бер. Спиридон снова налег на весло, быстрее, быстрее, уходить. Рвал с остервенением воду, стоя на одном колене. А впереди была как раз быстрина. Там река плескалась, играла на камнях. Туда! Спиридон греб, а позади слышен был треск. Мужик продирался по зарослям, выбирая, видно, удобное место для стрельбы. Так-то долго бежать у него не получится.

И лодка уже вошла в быстрину. Течение подхватило ее, Спиридон беззвучно просмеялся, и тут в воздухе опять свистнуло, мгновенно левое плечо ожгла плетью боль. Спиридон зажмурился, но грести не перестал даже на стремнине. И лодка аж вздымала нос, уходила прочь. Еще одна стрела вошла в воду рядом. Лодку несло вниз, по боку под рубахой текла горячая кровь. Спиридон греб не останавливаясь, превозмогая боль.

Позади раздался хриплый рев, эхо забилось о лесные плотные стены.

Сжав зубы, Спиридон продолжал грести. А плечо немело, на поясе как будто огненный ремень пламенел. Спиридон греб, уходил дальше и дальше. Прямой участок реки закончился, и она снова повернула. Течение было быстрым. Река на глазах делалась шире и полноводнее. Спиридон узрел слева и уже позади крупный приток. Сице! Сице!

Левой руки он уже и не чуял, но грести не переставал. Не мог остановиться. Кто знает, не бежит ли тот коряжистый мужик берегом? Может, и не бежит, а так, прет и прет бером.

Страх гнал Спиридона дальше.

Ему казалось, что однодеревка уже полна крови и за ним тянется червленая полоса. Но то была вода, наплескавшаяся на быстрине и от гребли.

Спиридон боялся, что впереди будет завал. Но сообразил, что мужик-то плавал здесь. Хотя он мог и перетаскивать легкую лодчонку через завал. А вот сподобится ли Спиридон то же содеять? Левой руки как бы и не было. Будто отхватил ее тот мужик своей пастью в лоснящихся власах.

Сейчас Спиридону чудным показалось, что он вообще научен бысть речи, рек, яко человек, а ведь по всему – зверище. И Спиридона он разорвал бы.

А еще и разорвет!

И он не выпускал весла из рук. А стрела так и торчала в плече-то. Хотелось ее обломать. Но токмо Спиридон, на миг приостановив греблю, дотронулся до нее, как в глазах у него потемнело от боли. И он снова начал грести.

Река опять впереди бурлила, перекатываясь через валуны, всплескивая волнами. Спиридон по таким-то беспокойным водам никогда не ходил. А ну перевернется? Но однодеревка скользнула меж валунов, правда, всю ее залило водою, так что битая птица всплыла. Но надо было пройти это место. И как лодка выплыла на спокойную воду, Спиридон взялся ковшиком ладоней вычерпывать воду, потом узрел берестяной туесок, полный черники, высыпал ягоду и начал вычерпывать воду туесом.

А лодку продолжало нести течением.

И последний ковш он вылил на себя, чтобы хоть чуть остыть. С трудом заставил себя взяться за весло, не чуя левой руки, левого плеча и уже всего левого бока, и опустил лопасть в воду. Он должен был выгребать. Надеяться на какое чудо али чью помочь было не леть, не леть!

И он греб и греб.

И вновь пожалел о копье. Ладное бысть копье-то. Было бы чем защититься от того мужика-раскоряки с раздутыми ноздрями и глазами с цепкими жучьими лапками. Они сразу ему не глянулись.

Спиридон толком и не ведал, чего желал сотворить с ним тот мужик, но чуял – непотребное и жуткое.

И ему хотелось всадить тому мужику копье в брюхо.

Река стала спокойной, но течение напирало. Спиридон так и не разумел, Днепр ли то али нет? Вроде таким-то Днепр и не бысть выше Серебряного моста. Хотя они чуть токмо по нему прошли, то бишь берегом, с которого река была видна, а потом и потопали по тропе.

Но еще теплилась надежда: а вот за тем поворотом и откроется Серебряный мост?

Но за поворотом был лес, а там далее еще один поворот…

И вдруг нанесло лай собачий.

Спиридон оставил весло, прислушался. Да, где-то впереди лаяли собаки. Весь какая? Ну да, тот мужик, видно, из нее и приплыл…

Спиридон не знал, что содеять. А ну увидят с берега и узнают однодеревку? И узрят еще стрелу в плече?.. Он зачерпнул туеском воды и снова полил на себя, а в другой раз зачерпнул и жадно приник, напился.

Посмотрел – рубаха вся в крови. И порты. Голова кружилась. Тронул стрелу. Боль пронзила его до пят.

Хотел снова взяться за весло, но сумел токмо одной, правой рукой. А левая уж повисла плетью.

Но река и так тянула однодеревку, ибо стала еще полноводнее из-за двух притоков. Или словно будто другая, большая вода ее подпирала…

За поворотом, за шеренгой елей на угоре он узрел серые одрины веси.

Весь!

Там люди. Но сейчас он боялся людей пуще зверей. И больше всего хотел бы скрыться под водой да пройти мимо. А там – там будет и костер, и ядь, он сам всего добьется, все добудет…

И Спиридон, успев увидеть далеко впереди речной простор и дали лесные, крепко ухватился за стрелу и, сцепив зубы, дернул ее из мяса, вскрикнул и упал перекошенным лицом вниз, на дно однодеревки, на мокрых птиц, ломая стрелу с треском. От запаха мокрых перьев его враз замутило, но больше он ничего не слышал