Круглый год с литературой. Квартал второй - Геннадий Красухин

Он поступил в Литинститут. Посещал семинар Антокольского. Получил от него рекомендацию в Союз писателей. Стал его членом.

Я уже писал в календарной заметке о Светлове, что оказались мы с Игорем Волгиным в квартире Виктора после того как тот на своей «победе» проехал от Москвы до Владивостока с привязанным за капот орлом. Урин договорился с московскими газетами и присылал из каждого города восторженные просоветские заметки, вкрапливая в них только что сочинённые стихи. Их печатали, и хитрый Урин окупил бензин и остался в выигрыше.

Он потом собрал все эти статьи со стихами и выпустил книгу «1001 день в автомобиле». Её издали в Волгограде.

Урин был склонен к экзотике. Однажды решил угостить приятелей шашлыками в своей квартире на «Аэропортовской». Что-то огнеупорное положил на пол и развёл костёр. Соседи, увидев клубы дыма, вызвали пожарную. А пожарники – милицию. Урина оштрафовали. Я удивился, что он так легко отделался. «Знакомство, – важно ответил на моё удивление Урин. – Начальник московского МУРа – мой приятель».

Стихи его печатали охотно. И книг он выпустил немало. Его близкие друзья – Луконин, Солоухин ему покровительствовали. Охотно организовывали так называемые внутренние рецензии для издательств, куда Урин приносил рукописи.

Но Виктор был непоседой. Не сиделось ему на сытном месте поэта. Хотелось чего-то экзотического.

После какого-то партийного пленума или съезда (точно не помню) он печатно обратился к руководителям партии и правительства с предложением создать поэтический штаб по отражению в стихах партийных решений: призывал посылать поэтов в командировки в самые медвежьи уголки страны, чтобы те воспевали положительные изменения, которые принесла в эти уголки Октябрьская революция. «В русле Маяковского», – добавлял Виктор. Начальником такого штаба Урин видел себя. Об этом он не писал, но это подразумевалось.

Нет, это предложение не прошло, хотя Урин напирал на традиции Маяковского. Но письмо добавило ещё большей благосклонности в отношение властей к Урину.

И вдруг – абсолютно непонятный им поступок: Урин объявляет о создании Всемирного союза поэтов.

Вот когда критикам надо было вспоминать Хлебникова – Председателя Земного Шара. Но про Хлебникова никто не вспомнил. Урина вызвали на заседание секретариата СП СССР и попросили объяснить, что всё это значит.

Урин объясняет: поэтические секции городских и республиканских отделений союза писателей СССР смогут войти в задуманный им Всемирный союз поэтов. Это же здорово: единство всех пишущих стихи на всём земном шаре! Советских поэтов переводят их зарубежные коллеги по союзу. Зарубежных коллег переводят советские поэты. Поэзия обнимает собою весь земной шар: мир, дружба, даже братство по перу!

Секретариат однако вместе с Уриным не порадовался. Наоборот. Ему советуют выбросить эту идею из головы и чем скорее, тем лучше. В противном случае угрожают исключением из Союза писателей СССР.

– Исключайте! – бросает секретарям Урин и достаёт красивый конверт. Вынимает из него письмо, написанное не по-русски. Читает перевод. Письмо от президента Сенегала Леопольда Сенгора, поэта, который благодарит господина Урина за предложение стать вице-президентом Всемирного союза поэтов и предлагает провести первый конгресс в Сенегале. Господину Урину, президенту Всемирного союза поэтов, будет предоставлена достойная его должности резиденция.

Секретари обомлели. Не ожидали, что дело зашло так далеко. Первый секретарь Марков наклоняется к уху оргсекретаря Верченко. Тот выходит. «К вертушке», – рассказывал потом Урин. То есть уходит звонить по спецсвязи («вертушка») в ЦК. Возвращается. Шепчет на ухо Маркову. Марков предлагает решения пока не принимать, а вместо этого предложить секции поэзии московского отделения союза писателей рассмотреть инициативу Урина и высказать своё мнение.

Дальнейшее понятно. Секция поэзии отрабатывает полученное задание: исключить Урина из союза за международную провокацию. Виктор проходит по обычному в таком случае конвейеру: партком – исключение из партии, секретариат московского отделения – одобрение решения секции об исключении из союза, секретариат союза писателей РСФСР – утверждение решения об исключении. Но Витю это не трогает. Он улыбается. Он смеётся. Президент Сенегала Сенгор, узнав о неприятностях президента Всемирного союза поэтов, предлагает господину Урину политическое убежище в Сенегале.

Так просоветский поэт превращается в антисоветского.

Урин делает новый ход. Меняет свою квартиру на «Аэропортовской» на квартиру на площади Свободы в Москве. Даёт интервью по этому поводу иностранным корреспондентам. Подтверждает, что сменил квартиру с подтекстом. Свобода – вот чего жаждет его поэтическая душа.

Он пишет новые стихи, нисколько не похожие на старые. Экспериментирует с формой. Стихи со сплошной рифмой называет «всерифмовником», придумывает «кольцевой акростих». О своих находках через посольство Сенегала сообщает своему другу Сенгору.

Сенгор обращается к Брежневу. Брежнев удивлён: это первый случай, когда советский гражданин просит убежище в Африке. Брежнев не против. Но прежде приказывает психиатрам проверить Урина: нет ли у того отклонений.

Идти к психиатрам Урин отказывается. Официально подаёт заявление в ОВИР с просьбой о выезде на постоянное место жительства в Сенегал. Власть машет рукой: пускай едет!

В последний раз я вижу Витю в ЦДЛ на панихиде по Наровчатову. Наровчатов его товарищ. Перед этим Виктор похоронил Луконина. «Следом за Мишей», – горестно объясняет он мне о смерти Наровчатова. Замечаю то, чего не замечает Урин: многие обходят его стороной. А он этого не видит: радостно бросается к знакомым.

Потом он исчез. Уехал. Добрался ли до Сенегала, не знаю. Но лет через пять услышал по «Голосу Америки», что живёт Виктор Аркадьевич Урин в Нью-Йорке, много пишет, иногда печатается. И слушаю его стихи. Обычные, не сверхноваторские.

О том, что он приезжал в 2002 году, узнаю случайно. Задним числом из газеты «Новые Известия». Она попалась мне на глаза слишком поздно. Навожу справки и узнаю: приезжал в Москву, но уже уехал.

А 30 августа 2004 года его не стало.

Джон Гей, родившийся 30 июня 1685 года (умер 4 декабря 1732-го), начинал как поэт. В 1711 году он издал сборник хвалебных песен «Современное состояние умов», снискавший ему не только популярность, но и хорошее знакомство с А. Поупом, Д. Свифтом и другими именитыми современниками.

Второй сборник «Стихотворения на разные случаи» Гей издал в 1720 году и не остался в накладе. Сборник принёс Гею доход, но коммерческие операции не были сильной стороной Гея и, занявшись ими, он деньги потерял.

Правда, успех у читающей публики имел сборник нравоучительных басен, написанных Геем четырёхстопным ямбом.

Что же до его пьес, то поначалу их встречали равнодушно. Но опубликованная в 1728 году социально-политическая сатира «Опера нищего» приумножила славу и состояние автора. И оставила его имя в веках.

Опера многократно перерабатывалась последователями Гея, насыщалась новыми подробностями и служила образцом для новейших подражаний. Позднее именно она легла в основу «Трёхгрошовой оперы» Бертольда Брехта и Курта Вайля.

Историк Владимир Иванович Герье (скончался 30 июня 1919 года) после женитьбы в 1868 году на 31 году жизни (родился 29 мая 1837 года) на племяннице Н.В. Станкевича – Евдокии Ивановне Токаревой, которой за восемь лет до этого давал частные уроки, задумался об организации женского образования. Дело в том, что университетский устав 1863 года, по всеобщему мнению – самый либеральный из всех, какие когда-либо имела Россия, – о студентках ничего не говорил. Только о студентах. В развитие его появился особый циркуляр Министерства народного просвещения, запрещавший посещение университетских лекций «особам женского пола».

В то время ученицы, окончившие гимназии, могли сдать университетским преподавателям экзамен, чтобы получить диплом домашних учительниц. Герье принимал такие экзамены, видел, что неравноправие полов в обучении во многом надуманно и оскорбительно для способных девушек. И потому оказался в числе 43 профессоров, поддержавших письмо более четырёхсот девушек ректору Петербургского университета с просьбой разрешить женщинам обучение в университете.

Владимиру Ивановичу было поручено подготовить экспериментальный устав Женских курсов. Ознакомившись с уставом, министр народного просвещения граф Д.А. Толстой дал разрешение на открытие таких курсов в Москве. Московские высшие женские курсы (их называли ещё: курсы профессора В.И. Герье) открылись 1 октября 1872 года на Волхонке в здании Первой мужской гимназии. Герье возглавлял их в первый период существования с 1872 до 1888 года, когда министр народного просвещения в правительстве Александра III И.Д. Делянов сперва – в 1886-м запретил приём на курсы, а через два года и вовсе их закрыл. Н.И. Герье, вспоминая об этом, писал: «Слабоумные люди, заправлявшие в 80-х годах, полагали, что одержали большой успех над революцией, запретив приём девиц на Высшие женские курсы. Но десять лет спустя сами убедились в своей ошибке и стали думать о восстановлении курсов».