Семь недель до рассвета - Светозар Александрович Барченко

серьезно болен… Ребята надеются на вашу помощь… Что я им скажу? Они же тогда наверняка откажутся работать. Некоторые, возможно, уйдут… Мы все уйдем, — попыталась даже слегка нажать на хмурого старосту Полина Карповна.

— Ну, та й идить соби, куды хоштэ! — равнодушно отмахнулся староста. — Дэ ж я оти кони визьму? Вырожу их отуто вам зараз, чы що? Нэмае в сэли конэй… Нэхай його чорты дозбырують, отой горох… Я й сам, мабуть, тут довго вжэ нэ пробуду… Отак своим хлопцям и скажить…

Староста, по-стариковски кряхтя, повернулся к Полине Карповне обвислым латаным задом и, низко наклоняясь под притолокой, скрылся в хате…

Ребятня дожидалась воспитательницу, сгрудившись в затишке, подле конюшни. Девчонки, зябко нахохлясь, подпирали боками стену, а мальчишки, хоронясь за их спинами, прятали в рукавах недокуренные «бычки». По сумрачному виду Полины Карповны ребята сразу определили, что к старосте ходила она напрасно.

— Да ничего… Вы не расстраивайтесь, — успокаивали они воспитательницу. — Мы и на себе Женьку дотащим…

— Носилки сделаем!..

— Во, правильно! Понесем, как раненого!..

— Давай, пацаны, пошли!..

Пожалуй, никто из мальчишек толком не задумывался сейчас над тем, для чего, собственно, понадобилось им без малейшего промедления тащить на себе в город — за целых пятнадцать верст — обезножевшего Женьку, а не погодить, например, еще хотя бы денек-другой, до появления завхоза Вегеринского, который так не к случаю, конечно, сгинул куда-то вместе со своим мерином.

Ведь ни фельдшера, ни медсестры в детском доме давным-давно не было; некогда богатый аптечный шкафчик, что стоял под замком в изоляторе, как-то незаметно и вроде бы сам по себе опустел. Точнее говоря, пронырливая младшая ребятня негласно провела на его полках основательную ревизию: сладкие порошки были съедены, микстуры выпиты, а всяческая иная несъедобная дребедень и горечь — мази, таблетки да капли в скляночках — выброшена как имущество бесхозное и больше уже совершенно ни на что не пригодное…

Но, очевидно, ребятам все-таки просто невмоготу было неприкаянно болтаться по двору, когда рядом, на глазах у них, можно сказать, пропадал живой человек, которому требовалась срочная помощь. Надо было немедля спасать Женьку. И они теперь стремились сделать для него все, что было в их силах. Причем сделать сразу, не откладывая на потом. К тому же мальчишкам не хотелось упускать заманчивой возможности поскорее вернуться домой.

— Я вот как думаю, пацаны. Вегеринского нам ждать нечего. Приедет он — нет, черт его знает! Может, у него колесо сломалось или мерин подох? — рассудительно сказал Иван Морозовский, когда Полина Карповна предложила, чтобы некоторые ребята остались, довели до конца уборку, и девчонки готовы были с нею согласиться. — Так чего там уже убирать? Пускай им на развод будет… Не, пацаны! Двигаем отсюда всей хеврой. Дома и стены помогают… А тут уж если самому старосте на этот горох наплевать, то нам и подавно!

— Айда!..

— Верно, Мороз!..

— Да мы мотали старосту и не боялись аресту! — поддаваясь общему возбуждению, не вытерпел Валька Щур и нахально уставился на Полину Карповну, которая, однако, предпочла благоразумно не расслышать залихватскую приговорку явно рвущегося на скандал хамоватого парнишки.

Правда, ребята быстренько цыкнули на ни с того ни с сего вдруг раздухарившегося Вальку и поспешно оттерли его на всякий случай подальше от обескураженной воспитательницы. Было им недосуг сейчас разводить попусту тары-бары перед Мизючихой. Идти пора.

— Ото ж я зараз как мотану тебя по соплям, паразита! — замахнулась на Вальку Щура подоспевшая от сиротливо покинутого, стынущего кострища тетя Фрося, где она терла золой черные миски. — Ишь, морду отворотил!.. Значит, вот так и побежите, без обеда! Или, может, вам хоть мундерок на дорогу сварить, а?

— Да нет, теть Фрось… Мы потом… дома…

— Ну, тогда як соби хочите.

Потеплее закутанного во всякую пестрядь Женьку положили на длинные — по его росту сколоченные из досок — носилки с четырьмя выпирающими ручками. За каждую чтоб ухватилось по одному огольцу. Иван Морозовский с Валькой Щуром встали впереди. Разом наклонились, по команде подняли, понесли…

Остальные ребята, тетя Фрося и Полина Карповна распределили между собой все же бог весть откуда набравшееся кой-какое барахлишко, узлы с кухонной утварью. А прочие не приспособленные к делу, слишком хлипкие мальчишки и девчонки, на которых и вовсе уже ничего нельзя было нагрузить, плотной толпой окружили носилки. Мешая друг дружке, они тянулись поддерживать ненадежно поскрипывающее и зыбкое Женькино ложе, усердно подтыкали с боков и поправляли свисающее с него наземь тряпье.

Славка Комов суетился за плечами Ивана Морозовского, жался поближе к Женькиному изголовью и путался в ногах у шагавших следом за ним ребят. Впрочем, нерасторопного Комка все-таки не выталкивали на обочину, щадили, потому что ведь как-никак, а он-то первым разыскал доходившего хлопца, оказал ему посильную помощь, потом поднял на поле перед воспеткой страшный шухер, напугал ее едва не до смерти, но тем самым, быть может, даже отвел от пропадавшего огольца неминучую гибель…

А сам Женька Першин — не приученный жизнью к подобной заботе и уже совсем подавленный общим участием, — с виноватой беспомощностью в глазах, лишь совестливо улыбался ребятам синеватыми своими губами, иногда силился приподняться на локоть да чуть слышно просил:

— Ну, чего это вы, пацаны?.. Мне уж лучше… Я уж сам как-нибудь пойду… В натуре, пойду… А, пацаны?..

Однако эти слабые просьбы его звучали втуне. Мальчишки только смущенно хмурились, с напускной злостью одергивали Женьку:

— Да ты не шебаршись там!.. Носилки сломаешь… Тебе говорят — не ворочайся, хмырь!.. — и, часто сменяя на ходу один другого, тащили его дальше…

Никто не обгонял ребят, не попадался им навстречу. Пасмурно и пусто было под низким небом, в этих сумрачных полях, где не высилось ни золотистых соломенных скирд, ни старательно обложенных черной землей свекольных буртов. Лишь там и сям между глубокими рваными колеями, которыми вдоль и поперек исполосовали безжизненные эти нивы громыхавшие по ним тяжелые военные машины, горбатились бурые кучи прелой ботвы да виднелись кое-где серые островки неубранных, полеглых и вытолоченных хлебов.

Молча, словно ветром подхваченные, косо летели с дороги взъерошенные галки. А вразнобой бредущие вдоль проселка, груженные нехитрым скарбом и оборванные ребята напоминали, наверное, со стороны уныло плетущихся в некогда покинутые ими родные края изможденных беженцев, безлошадных цыган либо погорельцев…

Потому-то, должно быть, когда — по обыкновению легонько подхлестывая сонного мерина — завхоз Вегеринский на обратном пути из детдома в село неспешно перевалил через пологий изволок и разглядел за ним, на поросшей редкими вербами луговине, разномастную какую-то и понурую вереницу людей, он сначала принял их за спешившихся цыган. «Куда их черти-то несут? Неужто в город? —