Семь недель до рассвета - Светозар Александрович Барченко

удивленно подумал завхоз. — Там же их, дурней, немцы враз усех переловят… Или, может, это беженцы какие вертаются?.. Щось они на цыган вроде бы не дуже похожие…»

Но вот основательно уже притомившаяся ребятня еще издали узнала неторопкого своего мерина, расхлябанную детдомовскую колымагу и невозмутимо восседающего в ней тучного завхоза Вегеринского. Позабыв об усталости, мальчишки радостно замахали ему руками, заорали и, побросав узлы, с гиканьем и свистом кинулись наперехват.

«Господи!.. Да никак то наши хлопчики идуть?.. Чего же это такое с ними приключилось?» — сердце у Семена Петровича испуганно замерло. Он выпучил водянистые свои глаза, привстал на телеге и что было силы вытянул ни в чем не повинного мерина кнутом…

9

Теперь ребята старались как можно реже выбираться на улицу, больше сидели в спальнях или слонялись по коридору: нагрянули настоящие предзимние холода.

Затяжных промозглых дождей и распутицы, которых со дня на день тревожно ждали и опасались взрослые люди — покуда кое-как одетая и разутая детвора работала в поле, — в том тяжком году так и не наступило. Правда, после возвращения ребят в детский дом, с недельку еще примерно покрапало, поморосило да обило ветром с оголенных деревьев последнюю жухлую листву. И на этом все кончилось.

Но затем однажды ночью сплошные облака будто нехотя расступились, и в образовавшемся между ними провально-черном разрыве с высоты бело и мощно засияла луна. Ничем не замутненный ее свет вдруг как бы наполнил сырой и мягкий осенний воздух звонкой упругостью, сделал его по-зимнему студеным и резким.

А выскочивший в то позднее время на улицу по малой нужде заспанный и продрогший Славка Комов — топоча босыми пятками по обжигающе стылым ступенькам крыльца и поглядывая изредка в задумчивости на небо — самолично видел, как внезапно вылупившаяся из-за туч луна, оставаясь на одном месте, стремительно понеслась куда-то посреди взлохмаченных, голубовато и нежно подожженных ею спереди, молочно-сизых глыб, которые — словно бегучая волна остроносую лодку — плавно обтекали ее выпукло обозначенный, грозный и нестерпимо сияющий лик.

К утру на присмиревшую землю и на все, что сейчас недвижимо и безжизненно покоилось на ней вокруг, пал серебристый иней.

В детдомовском саду — под яблонями — на рубчатых краях свернутых трубками пегих листьев, на кое-где все еще мокро зеленеющей траве и на обломанных тонких стеблях встопорщились мелкими иголками пушистые наросты. Берега незамерзших луж во дворе как бы посыпали солью; они вроде подсохли, растрескались и затвердели, а от них робко потянулись во все стороны стрельчатые полоски прозрачного льда, еле приметные на темной и спокойной воде…

Похолодало, конечно, и в ребячьих спальнях. И если раньше мальчишкам удавалось кое-как отогреваться под потертыми казенными одеялами да всяческим подсобным тряпьем, то теперь без горячей печки приунывшим пацанам уже никак нельзя было обойтись.

С наступлением крепких заморозков особенно много хлопот добавилось старшим ребятам, которым Юрий Николаевич вменил в обязанность обеспечивать топливом кухню и прочие детдомовские помещения. Из старших воспитанников один только Женька Першин, которого вообще перевели в спальню малышей, под опеку неутомимой Людмилы Степановны, был освобожден от этой всеобщей дровяной повинности. Впрочем, он покуда едва-едва лишь начинал ходить, и поэтому проку от него все равно не было никакого.

Очень туго было в детском доме с теплой одеждой, а еще хуже — с обувью. Некоторые ребятишки, правда, сумели-таки сберечь довоенные свои ботинки или загодя раздобыть себе на стороне хоть какую ни есть обувку: сыромятные постолы, ватные бурки, старые галоши… Теплым барахлом, равно как и обувью, ребятня пользовалась в основном поочередно. И кое-как снаряженные общими усилиями мальчишки по-прежнему с рассвета и дотемна рыскали по городу.

Пацаны, однако, шныряли теперь повсюду уже не только в поисках съестного, а и в надежде надыбать в каком-нибудь глухом закоулке нетронутую деревянную огорожу, за коей не таилось бы ни свирепого пса, ни злющего хозяина с дрыном; углядеть да выворотить подгнивший стояк давным-давно сгинувших ворот либо разыскать где-нибудь на задворках благополучно улетучившегося в нети бывшего присутственного учреждения никем ранее не обнаруженную кучку затоптанного и перемешанного с землей каменноугольного крошева.

Везло, конечно, далеко не всегда и не всем ребятам. В нетопленых комнатах продрогшая пацанва нередко «играла на зубариках». Но труба над крышей детдомовской кухни победно дымила каждый день, а это было сейчас, пожалуй, главным…

Вечерком иной раз в спальню к старшим мальчишкам наведывался Юрий Николаевич. По-домашнему распоясанный, плохо бритый, облаченный в пузырчатые на коленях штаны, растоптанные валенки и донельзя затасканный свитер, из глубоко отвислой горловины которого торчала тонкая и длинная, как у гусака, жилистая шея; в наброшенном на острые плечи стеганом ватнике, — совсем исхудавший и нестрогий с виду директор зябко потирал руки, легонько хукал перед собой в пустоту и, узрев в неверном свете коптилки клубящийся возле губ парок, сокрушенно покачивал головой.

— М-м-м-да-а-а… Что-то прохладненько нынче у нас с вами, ребята, — трогая чуть нагретую жесть обшарпанной круглой голландки, с какой-то стеснительной виноватинкой в голосе замечал Мизюк. — Ну, да ничего, дети… Придется еще немного потерпеть. Семену Петровичу обещают в управе выдать ордер на дрова. Тогда мы с вами, ребята, поедем в лес, сами себе нарубим, привезем…

— Ага, они ему выдадут!.. Пускай карманы шире держит, — недоверчиво гундосил какой-нибудь вовсе простуженный и сопливый шкет.

— Что ж, вполне возможно, — не вступал в спор покладистый директор. — Но давайте-ка, ребята, все-таки будем надеяться на лучшее. Да-да, ребята, будем надеяться…

— Ну вот, огольцы!.. А я вам про чего говорил? Сначала в поле нас погнали, теперь — в лес… В чем же-нам туда ехать-то? Голыми да босыми, что ли? — вяло принимался за свое неугомонный Генка Семенов и, отворачиваясь от Мизюка в темноту, потише уточнял: — У нас вон и без того — один рубит, а семеро в зуб трубят…

— Что-что ты сказал, Семенов? — не расслышав как следует, директор настороженно клонил к нему оттопыренное и прозрачно-розоватое против мигающего света коптилки, поросшее волосинами ухо. — Так ты утверждаешь, что уже рубят?.. Кто рубит? Где?..

— Да нет!.. Он ведь просто шутит, Юрь Николаич!.. — сдерживая ухмылки, мальчишки торопились направить вдруг опасно вильнувшую беседу снова в нормальное русло. — Разве у нас холодно? Нам тут лишь бы до лета как-нибудь перекантоваться… Мы завтра так накочегарим — жарко будет!.. Верно, пацаны?..

— Ну-ну, посмотрим…

Мизюк успокоенно присаживался на чью-нибудь постель. Ребята окружали его, и мало-помалу затевался ставший уже привычным для всех заманчивый и неспешный разговор о том, какая сытная, привольная и безоблачная житуха наступит у них с приходом лета…

— Вишни начнутся, яблоки…

— Не, сперва черешня поспеет…