Жизнь волшебника - Александр Гордеев

и привязанностями. Значит, старое нужно вытеснить новым. Тоска по детям

излечивается лишь другим ребёнком. К тому же, ребёнок оправдает и само её вторжение в чужую

семью. Только вот быстро этот ребёнок не делается. А тут ещё свои проблемы. Не из-за простуды

освобождали её тогда от работы в колхозе. Просто слово «простуда», сказанное Роману при

знакомстве, очень похоже на слово «воспаление». А воспаление было следствием её недавнего

аборта. Так что, без длительного лечения тут не обойтись.

122

Чтобы как-то растормошить Романа, повернуть его к себе, Нина в конце недели устраивает

выход в театр.

Раздевшись в гардеробе, они идут по коридору к большому зеркалу, отражающему их в полный

рост. Народу в театре много. Сегодня премьера, но Роману не интересно даже название спектакля.

Театралка Голубика таких событий обычно не пропускала, но сегодня можно не волноваться:

теперь ей не до премьер. Впрочем, какое уж тут спокойствие… Жене не до театра, зато он, как

огурчик, припёрся с другой женщиной туда, где она любила бывать.

– Смотри, какая прекрасная пара там стоит, – шепчет Смугляна, прижавшись к плечу.

– Где? – ничего не понимая и оглядываясь, спрашивает он.

– Да вот же…

Роман, с трудом узнав себя в зеркальном отражении, не понимает, почему рядом с ним какая-то

чужая особа.

– Лучше бы об этом сказал кто-нибудь со стороны, – замечает он, смущённый таким открытым

самовосхвалением.

Впрочем, если взглянуть на себя абстрактно, как на незнакомцев, подошедших к золочёной

раме с той стороны зеркала, из некоего обратного фойе, то пара, вроде бы, и впрямь ничего. Дама

в тёмном: чёрная юбка и бордовая, с атласным отсветом кофта. Губы подкрашены коричневой

помадой, глаза как уголь, чёрные волосы крыльями вокруг смуглого лица. А рядом высокий

белокурый партнёр в тёмном строгом костюме и при галстуке (спасибо Голубике за то, что она и

костюм в чемодан запихнула).

В фойе их замечают. Ещё бы: яркая татарка и яркий русский. Внимание, вызываемое, очевидно,

именно этим «национальным обстоятельством», им даже льстит, поднимая настроение. Обоим

кажется, что их союз и впрямь необычен и оттого оправдан сразу по всем статьям. Именно поэтому

взгляды со стороны читаются как одобрение: ну, конечно же, они и в самом деле удачная, красивая

пара.

От этого выхода в театр в памяти Романа не остаётся ни единой реплики из действия, не

помнится ни одной фамилии актёров – врезается лишь чёткое, как снимок, воспоминание: они в

полный рост в громадном зеркале с блестящей (кажется, медной) рамой. И это полотно

«подписано» репликой Смугляны: прекрасная пара.

Благодушие сбивается лишь одной любопытной наблюдающей. Сокурсница Ирэн, с которой

когда-то на дне рождения неизвестно кого он сидел в ресторане за одним столом, смотрит на него

во все глаза и, кажется, не может до конца узнать: он это или не он? Очевидно, что картина

«Прекрасная пара» обречена, с определёнными искажениями, быть переданной Голубике. А уж о

том, как будет воспринята эта картина женой, и думать не хочется. Смугляна млеет от

самолюбования, а Роман под озадаченным взглядом старой знакомой способен лишь на какую-то

нервную, болезненную полуулыбку. Конечно, ему не хочется быть бесчувственным по отношению к

Нине, но прошлое с яркими сильными чувствами одним махом не отсечёшь.

Смугляна же чуть недовольна, как ей кажется, робостью своего мужчины в отказе от прошлого.

Ей не понятно, почему оставив семью, в которой ему стало невозможным жить, Роман всё-таки

продолжает эту семью защищать. А по жене, казалось бы, брошенной, можно сказать,

отставленной, он временами и вовсе откровенно вздыхает. Да ещё его постоянные заявления, что

лишь он один ответственен за всё случившееся и за дальнейшую жизнь бывшей (конечно, уже

бывшей) жены (ну, и детей…). Хорошо, пусть ответственен. Но перед ней-то он разве ещё не

ответственен?

* * *

Трудно понять, почему Иосифовна, как уважительно называет Роман хозяйку, пустила в свою

крохотную квартиру его, но что уж и вовсе полная загадка то, почему она так быстро приняла и

Смугляну? Неужели только из-за страсти к подглядыванию и слежке? Хотя, почему бы и нет?

Может быть, работа в органах и впрямь оставила в её душе такой профессиональный рубец, что

без этого она уже не может? Чужая душа – потёмки. Однако в одном предположении квартиранты

ошиблись конкретно: хозяйка способна не только на подсматривание. Подтверждение её

абсолютной сексуальной полноценности неожиданно является в субботу вечером в форме

субъекта в очках с толстыми линзами и с двумя бутылками водки в карманах штанов, держащихся

на тонком брючном ремешке. Линзы блестят, горлышки бутылок торчат с двух сторон – полная

гармония и уравновешенность. О приходе этого, как выразилась Иосифовна, «родственника»

жильцы были предупреждены ещё с утра. Что ж, родственник так родственник – лишь бы нас не

трогал. Сомнения же в родственности гостя начинаются с каких-то его фривольных шуточек и

намёков в отношении хозяйки, так что очень скоро Роман с всё возрастающим недоумением

догадывается, что на самом-то деле мужик с бутылками – молодой (моложе лет на тридцать пять)

– любовник уважаемой Марии Иосифовны. За ужин они в этот торжественный вечер усаживаются

всем необычным гнездом. Вообще-то, квартиранты обычно отказываются от приглашений хозяйки,

123

в основном из-за странного пристрастия той к сахару. Пожалуй, только мясо старуха ест

несладким. Остальное же, начиная с гречневой каши и заканчивая макаронами и яичницей, у неё

обычно сахарится. Хозяйку же, в свою очередь, удивляет привередливость жильцов: как может

быть невкусным то, что посахарено? Не без гордости Иосифовна рассказывает, что всегда, даже в

самые трудные годы, она позволяла себе роскошь есть всё сладким.

Сегодня на столе скворчит глазунья. Роман, вернувшийся с работы за две минуты до гостя,

голоден. Почему бы и не воспользоваться гостеприимством хозяйки, благо, что глазунья в этот раз,

кажется, лишь солёная. Очкастый гость, осмотрев всё выставленное на стол, низко склоняется и

обнюхивает, отчего аппетит Романа резко падает. Потом свободно и разношенно глыкнув

начальным стопариком, гость таращит на глазунью свои увеличенные стёклышками глаза и тычет

вилкой в самый жидкий желток, тоже похожий на глаз. Роман встаёт и уходит в комнату. Есть эту

обнюханную яичницу он уже не станет. Надо просто немного переждать, а потом пробраться к

собственной полке в холодильнике. Роман открывает книгу, но сосредоточиться нельзя. По

шуточкам за столом до него доходит, что этот «родственник» постоянно набивается на квартиру к

хозяйке. Старуха же, свободно допуская его до своего тела (протираемого почти дюжиной

полотенец), никак не допускает до квартиры. Так что, возможно, квартиранты