Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роман ёжится уже от одного «погуляем», но что остаётся?
На улице прохладно. Они садятся на знакомую стылую скамейку. Никакого продолжения у его
исповеди нет, и потому лучше говорить о том, что полегче. Сообщать Смугляне о найденной
квартире не хочется, но она всерьёз озабочена тем, как и куда он приткнулся. Нина просто грызёт
ногти, думая, как решить его проблему.
– А может быть, тебе устроиться в наше общежитие? У меня тут есть знакомые, хорошие
ребята, художники…
– Да ладно, успокойся, – признаётся, наконец, Роман, – я уже приткнулся, приютили…
Тут же он предупредительно сообщает ей о странностях и строгости необычной хозяйки.
– А можно взглянуть на эту квартиру? – тем не менее вроде как и участливо, и заботливо, и
покровительственно просит Смугляна.
«Ай-я-яй, да какие же мы всё-таки непосредственные-то», – с издёвкой думает Роман.
– Зачем? – пожав плечами, спрашивает он. – Это не интересно.
Нина больше не настаивает, однако, чем дольше они потом сидят и зябнут, тем чаще Роман и
сам подумывает о том, почему бы им и в самом деле не пойти и не испытать дугообразную
хозяйкину, должно быть, очень тёплую постель? А уж наутро и распрощаться, наконец. Конечно,
реакцию старухи трудно даже предсказать, но идти-то больше некуда…
Хозяйка, открыв дверь и обнаружив уже двух квартирантов, оторопело отступает в сторону.
Роман поспешно предупреждает, что это всего лишь гостья и что вскоре она уйдёт. Старуха в
раздумье отквашивает губу и вдруг решительно требует у обоих документы, отчего у Романа тут же
отлетает всякое сомнение в реальности её милицейского стажа. Теперь в прострации оказывается
Смугляна, не имеющая с собой никакого докуомента, объясняющего её. Роман же роется в своём
чемодане и находит там паспорт, заботливо положенный женой. Бывшая сыщица мгновенно
устанавливает, что татарка Нина – это явно не «Ирина Ивановна Мерцалова» из графы «семейное
положение». Увидев дряблую ироническую улыбочку хозяйки, Роман мысленно уже прощается с
этой странной жилплощадью, однако старуха вдруг приглашает их за стол и, уж чего совсем нельзя
было ожидать, уже с первыми глотками чая предлагает Нине остаться на ночь.
– А вообще-то, – уже в конце чаепития вдруг опять же ни с того ни с сего объявляет она, – ты
тоже можешь жить у меня.
Роману кажется, что хозяйка его предаёт. Да лучше она бы, напротив, попросила Смугляну уйти,
а так ведь выходит, что она, сама того не понимая, соединяет их.
Ночью покладистость хозяйки, от которой обоим любовникам уже не по себе, несколько
объясняется. В длинном ночном разговоре с Ниной возникает пауза, и тут-то Роман вдруг
чувствует такую звенящую тишину, словно в комнате работает некая всасывающая звуковая губка.
Он осторожно отстраняет занавеску и в порции света от уличного фонаря видит, что старуха,
приподнявшись на локте, держит ладошку локатором около уха. Глаза её закрыты то ли от полного
перевоплощения в слух, то ли оттого, что она так и спит, продолжая поглощать информацию. Что
ж, её задумку стоит оценить. Одно дело – подглядывать где-то на улице, и другое – создать почти
лабораторные условия за занавеской. Всё-таки старое оружие ржаветь не должно. Роман шёпотом
рассказывает Нине, что хозяйка наверняка зафиксировала всё, чём они тут недавно занимались,
хоть и стараясь не шуметь. Но кому она напишет отчёт – непонятно. Смугляну это не смущает. Она
смеётся и шепчет, что, наверное, подглядывание – это уже последнее, на что ещё способна
старуха.
Некоторое время они лежат молча, отчего-то разделенные этой её шуткой.
– Я тебя сразу полюбила, – выдаёт вдруг Смугляна совершенно неожиданное. – Я почему-то
поверила тебе. Хотя никогда не мечтала о таком… как ты. За мной ухаживали художники, учителя,
музыканты и даже один журналист. Дарили цветочки, шоколадки, сюсюкали чего-то. Но всё это не
трогало. И вот вчера я поняла почему. Потому, что для этого должен был появиться ты. Ты –
настоящий мужчина с очень крепкой сердцевиной. Тебе сейчас трудно, но ведь и трудности у тебя
самые реальные – такие, какие и должны быть в настоящей жизни…
«Дурочка ты дурочка, – с усмешкой думает Роман, – знала бы ты мою главную «сердцевину»,
которая выгнала меня из семьи…»
– А ты, наверное, осуждаешь меня за то, что я так быстро, да? – продолжает Смугляна.
– Да чего уж там, – обезоруженно бормочет он, смутившись угаданным, – мы же не дети…
Роман вдруг вспоминает и рассказывает ей о недотроге Свете Овчинниковой – Пугливой Птице,
которая, возможно, стала бы тогда его женой, не окажись такой закрытой и диковатой. А,
рассказывая, спрашивает себя: за что же тогда ему осуждать Нину? Выходит, что теоретически и
такое знакомство, как с ней, может иметь любое продолжение. Мораль моралью, но если они люди
умные, если сразу почувствовали друг друга (а теперь это кажется именно так), то почему бы им не
пойти по короткому пути? «Господи, да о чём это я!» – почти с отчаянием думает Роман, понимая,
что от этих выводов все его планы и установки резко меняют направление. Но уже во второй вечер
119
услышать признание в любви, а по сути – вроде как признание самого своего существования, то
есть того, чего он не мог дождаться от своей Голубики за всё время их жизни, – это тоже что-то
значит.
– Да уж, – грустно произносит он, – чего только в моей жизни не бывало – не было лишь одного.
Женщины меня, кажется, никогда не любили. В общем, я даже не знаю этого точно… Я столько
ждал чего-то подобного. Что ж, может быть, и дождался… Только видишь, в каком я сейчас
состоянии… Не подгоняй меня. Я ещё наполовину в прошлом. Дай мне набраться новых душевных
сил.
Не видя Смугляну в темноте, он пытается вспомнить её лицо. С первых минут знакомства
Роман никак не может определиться с оценкой внешности своей новой женщины. Не понятно:
красива она или нет? С другими женщинами это понимается сразу, а здесь точного восприятия нет.
То она кажется просто шикарной, то – совсем никакой. Когда манит – видится привлекательной,
перестаёт манить – кажется так себе. В чём бы она сейчас ни признавалась, слова всё равное не
делают её своей, родной. Для этого недостаёт собственного, внутреннего импульса. В отношениях
часто бывает так, что какие-то внешние черты человека сначала даже раздражают, а после именно
они-то и становятся самыми родными. Здесь же, с учётом нерусской внешности Смугляны, до
ощущения родного далеко, если оно возможно вообще. В дверь размышлений продолжает
настойчиво стучаться Иван Степанович с
