Жизнь волшебника - Александр Гордеев

потом уже не сможет вернуться он – своей

гордости тоже хоть отбавляй! Поэтому для того, чтобы возвращение вышло гладким, надо с ним

немного потянуть. Разлука пойдёт на пользу и жене. В последнее время она очень сильно

потеплела – вот и пусть её изменения углубятся. Так что, запас времени есть. Что ж, поживи

немного другой жизнью, побудь как в командировке в своём прошлом, в эпохе Большого Гона.

Воспользуйся случаем, который ты, собственно, сам же и создал. Выжми из него всё возможное. А

чтобы не скучать, порасспроси-ка сейчас о чём-нибудь эту Нину. Женщины в такие моменты не

только любят ласку и внимание, но и редкостно открыты.

– А вот скажи: мечта у тебя есть? – спрашивает Роман первое попавшееся.

– В детстве мне хотелось научиться играть на горне, – немного подумав, отвечает она. – Я

мечтала принести его из школы домой и каждое утро трубить с крыльца, чтобы просыпалось всё

село. И самой каждый день начинать какую-то красивую, хорошую жизнь…

– Наверное, ты была отличницей.

– Конечно. Родители же учителя…

– Ты умная, ты всё знаешь. А вот когда мы шли с тобой сюда, ты уже знала, что у нас всё так

получится?

– Да что ты… Я думала, ты просто отдохнёшь. А когда ты стал меня ласкать, у меня

закружилась голова. Я даже не помню, как всё и вышло…

Ну, хорошо, хорошо, потрепись немножко. Позвать и даже не подумать… Надо уж совсем

наивной быть… А ты ведь далеко, далеко не такая.

– А сколько у тебя было мужчин?

113

Ещё полчаса назад Нина совершенно искренне обиделась бы на этот вопрос, но теперь ей

кажется, что он (как тоже её мужчина) уже имеет право кое-что знать. Почти невинно вздохнув, она

начинает рассказывать гнусавым, плоским голоском. Мужчин у неё было… Ой, да каких там

мужчин! Конечно, всего один. (Как хорошо, что невинность лишь одна. Будь их несколько, то

объяснения были бы труднее.) Этого мужчину звали Леонид. Нина решает, что для доказательства

единственности мужчины следует назвать его по имени. А остальные пусть останутся

безымянными и словно несуществующими. Леонид у неё появился тогда, когда она наивной

девчонкой приехала из района и поступила в институт. А тот был уже старшекурсником. Нина как

будто даже присела перед его ростом, изысканностью, а главное – перед тем фактом, что он

учился на художника. Женщины западают на разных мужчин: кто на военных, кто на врачей, кто на

лётчиков или милиционеров, кто-то даже на заключённых, а кто – на художников. И это в чём-то

характеризует самих женщин. Её художник постоянно куда-то исчезал, а, появившись, уводил Нину

в свою комнату, откуда тут же, при ней, на час-полтора выпроваживал своих товарищей.

Единственное, что сразу не понравилось Нине, воспитанной сельскими учителями, так это

страстная мечта Леонида разбогатеть. Как это поошло! Подобное нравственное извращение

испугало её больше, чем мгновенная и лёгкая потеря своей целомудренности, которая в отрыве от

родителей – строгих надзирателей – не показалась ей какой-то значительной ценностью. В общем-

то, Нина, конечно, не против того, чтобы жить хорошо и всё иметь, но если бы всё это было как-то

без специальных меркантильных усилий… Многое ей, конечно, очень льстило. Леонид часто

рисовал её фигурку в альбоме, иногда специально наряжая в такое, что и ей и голой было менее

стыдно. Но как было согласиться с тем, что в будущем ей, по планам Леонида, предстояло сидеть

дома, растить детей и встречать гостей? Понятно, что в глазах других, а в первую очередь в глазах

родителей, она тогда совершенно опустилась бы, как «буржуйка». Родители готовили её для каких-

то великих дел, а не для того, чтобы стать лишь домохозяйкой, красивой игрушкой, предметом

престижа мужа, пусть даже и художника…

Заснув, они спят почти до самого вечера, а, проснувшись, долго лежат молча. Собственно,

говорить им как-то уже и не о чём. Увидев шевельнувшееся смуглое плечо Нины и вновь

удивившись продолжающейся незнакомости женщины, Роман вспоминает вдруг проповедь Ивана

Степановича о том, что нации смешиваются друг с другом лишь через посредство незрелых

личностей. Что ж, наверное, он прав, и потому никакого смешения в данном случае не будет.

Только вот интересно: какой же смысл имеет для него эта встреча? Можно ли было бы принять её

за новый (очевидно смуглый) прилив Судьбы? Откликнись, Судьба! Твоё это событие или нет?

Поддерживаешь ли ты его своей уверенной мощью? Где напряжённое гудение пространства? Где

внутренняя дрожь и сумасшедшее волнение, то есть, то что было испытанно в прихожей

Лесниковых, куда его как щепку захлестнул твой синий прилив?! Однако тихо и обыденно в этой

простенькой комнатушке. И в парке души тоже хоть бы один листик шелохнулся… Судьба, как и

море, где-то далеко. Не слышно шума волн, нет ощущения его волнующей свежести. На какой-

либо даже малый прилив нет и намёка. Значит, выкарабкивайся-ка ты из этой провисшей кровати,

как из какого-то случайного гнезда, натягивай штаны и чеши себе дальше…

– Вставать пора, – сладко потягиваясь, произносит и Нина, – будь я твоей женой, я бы сейчас

встала и сварила кофе.

И как тут не присвистнуть про себя – ну, однако, и намёк. «Кабы я была царица», – говорит одна

девица. Но это, пожалуй, стоит оценить. Голубика никогда бы не сказала так, а тем более не

сделала. В таких мелочах они блюли самостоятельность, что, в общем-то, ничуть не напрягало их.

А кофе как вредный напиток не пили вообще. Очевидно, за фразой Нины кроется представление о

каком-то ином семейном укладе, который, наверное, тоже неплох.

Нина, так и не дождавшись его реакции, поднимается: откидывает одеяло и не без умысла ещё

раз демонстрирует свою фигурку, не раз запечатленную карандашом художника. «Э-э, – поневоле

усмехнувшись, думает Роман, – да напротив моей-то ты просто козявка». Понятно, что если бы

Нина хоть раз увидела Голубику, то не решилась бы показываться с этой уверенностью Клеопатры.

Для того, чтобы сделать такое заключение, Роману не мешает сейчас и тот факт, что жена, в

отличие от этой хрупкой фифы, ему привычна. Привычна? Ну и что? «Да уж от моей-то, если

объективно, мужики вообще штабелями лежат».

– Послушай, – приподнявшись на локте, спрашивает Роман, – а как тебя звали в детстве? Ну,

вот, например, мама? Как-нибудь ласково…

– Мама звала меня Смугляной.

– Смуглянкой, ты хочешь сказать?

– Нет, именно Смугляной.

Роман смотрит на неё прикидывающим взглядом: и впрямь, это необычное имя ей подходит.

Тем более, что оно легко связывается с её появлением вчера: с тем, как