Жизнь волшебника - Александр Гордеев

Но спрашивает уже не для того, чтобы увидеть детей, ради которых и пришёл, а для того, чтобы

как-то выправиться в ситуации. Паузу, что ли, выиграть…

– Серёнька сегодня у моих. Но ты не волнуйся. О нашей размолвке он не скажет, я с ним беседу

провела. Зачем лишнюю волну поднимать? Папа, кстати, просил передать тебе, что ему привезли

какую-то интересную книгу по национальному вопросу, которую так просто не достанешь. Просил

сказать так: «Тема, по которой мы с ним дискуссировали». Конспиратор… А я знала, что ты

вернёшься… Не жаловалась никому…

Роман чувствует, что уже идёт на поводу её неожиданных чувств. Приди он сюда сам, без

подсказки Смугляны, не стал бы и сопротивляться этому щемящему притяжению. Но теперь он

здесь потому, что ему верят там. Его сюда отпустили. Нельзя же постоянно обманывать всех.

– О господи! – с трудом преодолевая, произносит Роман. – Зачем ты всё это говоришь? Ты же

видишь, что я вовсе не вернулся…

Понимает, ужё всё понимает Голубика по его взгляду ускользающему вниз, но продолжает будто

по инерции.

– Я зашёл проведать, с ребятишками повидаться, – объясняет Роман, – ну, может быть, чем-

нибудь помочь…

– Ах, вот оно что, – слабо дрогнув усмешкой, шепчет Ирэн, расслабленно опустившись на

диван, – помощничек явился… Что ж, помоги. Я сейчас плохо сплю. Видно, привыкла спать на

твоём плече, чувствовать твой запах. На мне, как выяснилось, благотворно сказывалось даже твоё

дыхание рядом. А уж про остальное и говорить нечего… Знал бы ты, как мне трудно, а я ведь не

128

сучка, чтобы спать с кем попало…

– Понимаешь, – болезненно морщась от её непривычной лексики, мямлит Роман, – нам не

нужно быть вместе. У нас очень разные, принципиально разные взгляды…

– Взгляды? Да не такие уж они и разные. Знал бы ты, как я перестрадала, как до самого

донышка переплавилась за эту разлуку. Я была черствой и закрытой, а теперь поняла, что сердце

своё мне хранить больше не для кого, что именно ты, ты должен знать каждый его толчок. За эти

дни я сделала открытие – любовь, оказывается, существует. . Когда я поняла это, то была

счастлива даже без тебя. Даже сама по себе. Счастлива тем, что постигла это. И тогда я подумала,

что когда ты вернёшься… Нет, не ко мне, а к детям, как ты и сделал сейчас, то не устоишь перед

этим. И вот ты здесь. Ты понял меня? Я говорю тебе то, чего не говорила никогда и никому: я

люблю тебя! Я люблю тебя до беспамятства! Слышишь ты это или нет?!

– Нет, нет, – испуганно бормочет Роман, – поздно, уже совсем поздно…

Он просто убит этим её первым за всю их общую жизнь признанием. А жизни их уже нет. Если

бы всё это раньше…

– У тебя уже кто-то есть, – обречённо заключает Голубика, пристально всматриваясь в него,

словно пытаясь этого «кого-то» рассмотреть прямо на лице. – Я же решила, что ты к родителям

уехал. Думала, что иначе бы не выдержал – пришёл. Разве можно такое выдержать?! Хотя, ведь у

тебя-то такого открытия, как у меня, не было. А ты не приходил, потому что уже переключился,

потому что у тебя уже кто-то есть. Ведь есть же, а?

Роман молчит, чувствуя себя, как это ни смешно, пристыженным, как мальчишка.

– Скажи: есть? Это правда?

– Есть, – отвернувшись, глухо признаётся Роман.

– Что-о?! У тебя кто-то есть вместо меня?! – почти с восторженным удивлением шепчет

Голубика, глядя такими расширенными от изумления глазами, что их синяя радужка кажется точкой

на огромных синеватых белках. – Вместо меня?!

Ей требуется несколько минут, чтобы отойти от потрясения. Она пытается замедлить дыхание,

но это не выходит.

– Да как же такое возможно?! Значит, к ней-то ты и ушёл… Она у тебя уже была, уже поджидала,

сука…

– Я никогда тебе не изменял. Я познакомился с ней после того, как ушёл от тебя.

– Рассказывай сказки! Когда б ты успел?! За какое время? Да, конечно, она уже была… Какие

тут могут быть сомнения?!

– Нет, я познакомился с ней после. В тот же вечер. Буквально минут через пятнадцать как

ушёл…

– Что-о?! Через пятнадцать минут?! Ты сказал: через пятнадцать минут? Разве так бывает?! Ты

познакомился через пятнадцать минут, а я сутки заснуть не могла. Пятнадцати минут тебе хватило,

чтобы забыть обо мне? Я стоою всего лишь пятнадцать минут твоих страданий и твоей памяти?

Голубика долго смотрит на него с удивлением и отвращением. Зависшее молчание кажется

столь густым и напряжённым, что именно от этой тишины, а не от разговора просыпается Юрка и

жалобно, ущемлёно плачет чему-то своему. Ирэн подходит к нему, почти вслепую суёт в кроватку

соску, и ребёнок умолкает. Умолкает больше не от соски, а от того неожиданного грубого

равнодушия, которым заткнут его ещё молочный ротик.

– Дорогой мой, миленький, – вернувшись к нему, говорит Ирэн. – Я ничего не понимаю. Давай

сделаем так: что было – то было. Ведь всё это неправильно. И во всём виновата я сама – этакая

эмансипированная сволочь…

– Я пойду, – говорит Роман, – мне надо только взять кое-что.

Он подходит к антресолям, стаскивает коробку с фотопринадлежностями, отыскивает тайную

пачку и прячет её под свитер. Голубика, кажется, даже не замечает и не понимает того, что он

делает, что берёт.

– Значит, не вернёшься? – спрашивает она, когда Роман уже подходит к двери.

– Нет, – отвечает он, открывая замок. – Но я не хочу, чтобы ты чувствовала себя униженной. Ты

этого не заслуживаешь. Дело тут не в тебе, а во мне. Я просто не могу жить здесь так, как жил.

Здесь всё не моё, не заслуженное, не заработанное мной.

– Так что же мне надо было делать? Бросить всё и жить с тобой на берегу под лодкой?

– Тебе – нет. Ты живёшь на родительском. А для меня оно чужое. Ну вот подумай, как я могу

жить лучше моих родителей, ничем этого не заслужив? Так что, не принимай всё на свой счёт. Это

я такой вот идиот. Другой бы на моём месте жил и похохатывал.

Он поворачивается спиной, чтобы выйти.

– Ты познакомился через пятнадцать минут, – повторяет Голубика, сомнамбулически смахивая с

его высокого плеча какие-то пылинки, – как же мелкао чаша страдания, которую ты выпил за меня…

Никто ещё не оскорблял меня так, как человек, которого я люблю всей душой… Но знай, что я стоою

боольшего. И я своё возьму. Не допущу, чтобы для меня всё вот так и закончилось. Запомни,

муженёк, спокойного житья тебе