Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дорога утомила отца, поэтому он так мрачно смотрит на наше будущее, — сказал Нури, словно извиняясь за стариковскую бесцеремонность Ахмед-паши. — Были люди, которые не менее мрачно смотрели на наш поход в Баку, однако вы, отец, и барон, и я — здесь!
Фон дер Гольц понял Нури.
— Мне известно, — сказал он, — что мусульманское население в восторге от оттоманских войск.
— Это верно… — сказал Нури и вдруг вспомнил девушку-азербайджанку, бросившую на него взгляд, полный страха и ненависти, когда он приказал повесить старика, укравшего у женщины браслет. Он вспомнил также лежавшую у него на столе в кабинете докладную записку начальника военной полиции, сообщавшую, что в городе распространились слухи о предстоящем уходе из Азербайджана турецких войск.
Фон дер Гольц и Нури обменялись еще рядом любезных фраз и дружески распрощались.
Провожая гостя через приемную, Нури увидел сидящего в дальнем углу мужчину. Завидя Нури и фон дер Гольца, мужчина поспешно встал, и Нури узнал в нем председателя совета министров Азербайджана Хан-Хойского. Только сейчас Нури вспомнил, что тот дожидается его уже около часа.
— Сейчас я приму вас, — сказал он и, проводив фот дер Гольца до самого выхода, вернулся к себе в кабинет. — Пусть войдет! — сказал он адъютанту, кивнув в сторону приемной.
После долгих приветствий и выражения верноподданнических чувств Хан-Хойский приступил к изложению цели своего прихода.
— Ваше высокопревосходительство… — робко начал он. — Я, как и все политические и общественные мусульманские деятели Азербайджана, стою на той точке зрения, что жизнь нашего молодого государства должна идти в полном согласии с политическими тенденциями Оттоманской империи. Для всех нас это непреложная истина… Но за последнее время, — продолжал он, стараясь говорить возможно мягче, — учащаются случаи вмешательства воинских чинов оттоманской армии в дела сугубо внутреннего управления Азербайджана, игнорируются азербайджанские власти… — И председатель совета министров перечислил ряд фактов. — Это создает нежелательное впечатление у населения, — закончил он.
— Что же вы предлагаете? — спросил Нури, пристальна глядя в глаза Хан-Хойскому.
Председатель совета министров наконец решился:
— Ваше высокопревосходительство! Мы полагаем, что государственное управление только тогда может рассчитывать на авторитет и послужить во благо государства, когда оно основано на принципе единовластия…
— Я не совсем понимаю вас, — прервал его Нури с усмешкой. — Кто же, по-вашему, должен стать единовластным: вы или мы?
— Ваше высокопревосходительство! Речь идет скорей о внешних формах суверенитета, без которых нам трудно рассчитывать на поддержку со стороны населения. Нам бы хотелось удостоиться чести, чтоб оттоманское правительство направило к нам в Азербайджан своего дипломатического представителя, подобно тому как это имеет место в Грузии и в Армении. Неужели мусульманский, братский Азербайджан менее достоин того, чем Армения, искони враждебная Оттоманской империи?
— Когда оттоманское правительство найдет нужным, оно направит своего дипломатического представителя и сюда, — сухо сказал Нури. — Меня, я вижу, вам недостаточно! — добавил он резко.
Хан-Хойский понял, что зашел далеко.
— Ваше высокопревосходительство! — поспешил он. — Вы знаете, как наша нация вам благодарна, и пока существует Азербайджан, ваше имя будет в сердцах и на устах его сынов…
«Нация? усмехнулся про себя Нури. — Одно из наших тюркских племен, не имеющих и тени права на самостоятельность!» — Он вспомнил забавного человечка в темных очках и угодливость, с какой тот говорил о захвате своей страны турками.
— И конечно же, — продолжал председатель совета министров, я и все правительство Азербайджана готовы выполнять любые ваши приказы и пожелания…
«Двуличный пес!» — подумал Нури: кое-кто из мусаватистов, стремясь выслужиться, успел донести ему, что Хан-Хойский отправил шифрованную телеграмму в Стамбул своему дипломатическому представителю с просьбой поднять перед турецким правительством вопрос о единовластии в Азербайджане; копия этой телеграммы лежала в ящике стола Нури.
— Изложите все эти мысли в письменной форме, — сказал Нури, вставая. — На досуге я разберу… А пока не буду вас больше задерживать.
Почтительно кланяясь и долго не смея повернуться к Нури спиной, председатель совета министров вышел из кабинета.
Нури остался один.
Было поздно. Но спать ему не хотелось. Он был раздражен беседой с Хан-Хойским. Неужели этот, с позволения сказать, председатель совета министров, этот назойливый, бестактный, двуличный кляузник не понимает, что если он, ферик Нури-паша, находится здесь с войсками, то не для того, чтоб подчиняться этому жалкому, им же самим рекомендованному и сформированному правительству?
Особенно Нури был взволнован вестями, привезенными отцом.
Конечно, Нури знал, что еще месяц назад прорван был турецко-болгарский фронт в Македонии, что англичане разбили турок в Палестине, но все еще жива была вера в помощь со стороны Германии. А вот сегодня отец сообщил столь печальные вести и о Западном фронте.
Грозные тучи нависли над Турцией, и это, конечно, тревожило Нури, но, точно по злой иронии судьбы, его собственные дела здесь, в Закавказье, шли великолепно. Именно месяц назад, когда случились эти несчастья в Македонии и в Палестине, он занял Баку. А сейчас, когда уже взят Дербент и турецкие войска движутся вдоль берега моря на север, чтоб в ближайшие дни вырвать у большевиков Петровск, приходит весть о жестоких поражениях Германии на Западном фронте. За каждым глотком славы, сладкой и возбуждающей, поднималась со дна темная горькая гуща.
«Кофе по-турецки!» — усмехнулся Нури про себя.
Он вспомнил своего брата Энвера.
Брат его был удачник, ему всегда везло. Правда, брату сейчас тоже несладко, но ведь добрые десять лет он купался в славе и почестях. Брат был всегда полон дерзких, рискованных планов, мечтал о завладении всем Кавказом и Закавказьем, Крымом и Туркестаном. Пантуранское государство с Турцией во главе! Казалось, союз с Германией мог тому способствовать. А как ценили брата в Германии! Разве не видел он, Нури, собственными глазами таблички с надписью «Энверланд» на поездах, шедших из Берлина в Стамбул? Это означало многое, очень многое, — по крайней мере, в свое время.
Нури снова выпил вина.
Брат был известным человеком… А кем до сих пор был он, Нури? Он был только братом Энвер-паши — так, во всяком случае, отвечали, когда спрашивали: «какой Нури?» — и в тайниках души мечтал, чтоб об Энвере говорили, как о брате Нури-паши. Мечтать об этом сейчас есть достаточные основания: уже в его, Нури, руках Азербайджан и юг Дагестана, скоро будут весь Кавказ
