Чужак в чужом краю - Роберт Хайнлайн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Майк, а ты научился шутить, — улыбнулась Джилл.
— Я не собирался шутить. То, что я сказал, не смешно… Я не умею, и не учусь смеяться. Вместо этого ты разучиваешься смеяться. Не я становлюсь человеком — ты становишься марсианкой.
— Что ты, милый! Ты просто не замечаешь, когда я смеюсь.
— Я все время старался это заметить и хотел вникнуть. Я думал: научусь смеяться — и пойму людей. Смогу помочь кому-нибудь вроде Пэт…
— А почему бы нам с ней не встретиться? Цирковой сезон кончился, она должна быть дома. Захватим ее и поедем на юг. Там тепло, а я всю жизнь мечтала посмотреть на Байя Калифорниа.
— О’кей!
— Позволь мне одеться. — Джилл поднялась. — Тебе нужны эти книги? Их можно отправить Джаблу.
Майк щелкнул пальцами, и все книги, кроме подарка Пэт, исчезли.
— Эту мы возьмем с собой, чтобы Пэт не обижалась. Джилл, я хочу сходить в зоопарк.
— Сходим.
— Я плюну в верблюда и спрошу его, почему он такой сердитый. Может быть, верблюды — Старшие Братья на этой планете, и отсюда все ее беды?
— Вторая шутка за сегодняшний день.
— Почему-то никто не смеется. Даже верблюд. Возможно, он знает, почему. Тебя устроит это платье? Чулки наденешь?
— Да, пожалуйста. Уже холодно.
— Поехали. — Он приподнял ее над полом. — Чулки… пояс… трусики… туфли… Теперь — вниз и подними руки. Лифчик?.. Нет, он тебе не нужен. Платье… Вполне прилично. И очень недурно. Если из меня больше ничего не выйдет, стану камеристкой. Ванна, массаж, прическа, макияж, одевание. Я умею даже маникюр делать. Что вам угодно, мадам?
— Ты великолепная камеристка, дорогой.
— Без лишней скромности скажу, что да. Мне так нравится моя работа, что я, пожалуй, все с тебя сниму и сделаю тебе массаж. Сближающий.
— Давай!
— А я-то думал, что ты уже научилась ждать, как марсианка. Сначала ты сводишь меня в зоопарк и купишь мне арахиса.
— Хорошо, Майк.
На улице было холодно, но Майк умел, а Джилл почти научилась не мерзнуть. Тем не менее ей было приятно отдохнуть в теплом обезьяньем доме. Сами обезьяны ей не понравились — уж очень они были похожи на людей. У Джилл не осталось ханжества, она научилась находить прекрасное в самых прозаических вещах. Ее не смущало, что обезьяны спариваются и испражняются у всех на глазах. Они не виноваты: их выставили на всеобщее обозрение. Дело в другом: каждое движение, каждая ужимка, каждый испуганный и озабоченный взгляд напоминали ей о том, чего она не любила в своем племени.
В львятнике было гораздо лучше. Воинственные львы, вальяжные львицы, царственные бенгальские тигры, молниеносные леопарды, мускусный запах, с которым не справлялся кондиционер. Майк разделял симпатии и антипатии Джилл; они, бывало, часами простаивали в львятнике или серпентарии, а иногда наблюдали за тюленями. Однажды Майк сказал, что на этой планете лучше всего быть морским львом.
Впервые увидев зоопарк, Майк расстроился. Джилл велела ему ждать, пока придет понимание, и запретила уничтожать клетки. Вскоре он согласился, что на том месте, где он собирался освободить зверей, животные не смогут жить. Зоопарк был своего рода гнездом. Майк пришел к этому после долгих раздумий и больше не грозился снять стены и решетки. Он объяснил Джилл, что решетки служат скорее для того, чтобы защищать животных от людей, а не наоборот. С тех пор Майк не пропускал ни одного зоопарка.
В тот день даже мизантропы-верблюды не развлекли Майка. Не помогли и обезьяны. Майк и Джилл стояли у клетки с капуцинами. Те ели, спали, нянчили детей, флиртовали, бесцельно метались туда-сюда. Джилл бросила им орехов. Ближе всех был молодой самец, но ему не досталось ни одного орешка: все забрал себе большой самец, да еще и побил маленького. Тот не стал преследовать обидчика, а в бессильной ярости застучал кулаками по полу. Майк молча наблюдал.
Тут обиженная обезьяна метнулась в другой угол клетки, схватила меньшую обезьяну и задала ей трепку похлеще, чем получила сама. Скуля, третий капуцин отполз в сторону. Остальные не обращали внимания.
Майк запрокинул голову и засмеялся. Он смеялся и никак не мог остановиться. Ему не хватало воздуха, он стал оседать на пол и все смеялся.
— Майк, перестань!
Майк хохотал. Подбежал служитель.
— Нужна помощь?
— Вызовите, пожалуйста, такси. Наземное, воздушное — любое. Нужно его скорее увезти. Ему плохо.
— Может, скорую? У него, кажется, припадок.
— Что угодно.
Через несколько минут они сели в пилотируемое воздушное такси.
Джилл дала водителю адрес и занялась Майком.
— Майк, успокойся! Ты слышишь меня?
Майк перестал хохотать, но продолжал хихикать: из глаз у него текли слезы, и Джилл всю дорогу их вытирала.
Дома она заставила его лечь в постель.
— Если хочешь, можешь отключиться, милый.
— Не хочу, мне хорошо.
— Как ты меня напугал!
— Прости, маленький братец. Я тоже испугался, когда в первый раз услышал смех.
— Что произошло, Майк?
— Джилл, я вник в людей…
— ("???»)
— («Я говорю правильно, маленький братец. Я вник»). Я понял, что такое люди, Джилл, маленький братец, моя дорогая… мой ласковый распутный чертенок с шустрыми ножками и резвой попкой, с нежным голоском и мягкими ладошками, моя малышка.
— Что ты такое говоришь, Майк?
— Я знал слова, но не знал, когда их говорить. Я люблю тебя, дорогая, и знаю теперь, что это такое.
— Ты и раньше это знал. Я тоже тебя люблю, обезьяна этакая.
— Точно: обезьяна. Иди ко мне, положи мне голову на плечо и расскажи мне анекдот.
— Анекдот?
— Ну да! Такой, которого я не знаю. И посмотришь, рассмеюсь ли я в нужном месте. Вот увидишь — засмеюсь. И объясню почему: Джилл, я вник, что такое люди.
— Как это у тебя получилось, милый? Расскажи. Здесь нужен марсианский язык или обмен мыслями?
— Ничего не нужно. Я вник в людей. Я сам человек и все могу объяснить по-человечески.
