Чужак в чужом краю - Роберт Хайнлайн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 29
Когда за Патрицией закрылась дверь, Джилл спросила:
— Что теперь, Майк?
— Едем, Джилл. Ты читала что-нибудь по патопсихологии?
— Да, но гораздо меньше, чем ты.
— Ты знаешь, что означает любовь к змеям и татуировкам?
— Конечно. По Пэтти все видно с первого взгляда.
— А я это понял только тогда, когда мы стали братьями. Физическая близость помогает глубже понять человека, правда, лишь в тех случаях, когда она — результат близости духовной. Мне кажется, что если бы мы сблизились физически, не сблизившись душой, то… нет, я бы так не смог.
— Вот именно. За это я тебя и люблю.
— Я еще не вник, что такое «любовь». И что такое «люди». Но я не хочу, чтобы Пэт ушла.
— Догони ее и задержи.
— («Еще не кончилось ожидание, Джилл»).
— («Я чувствую»).
— Я не уверен, что мы сможем дать ей все, что необходимо. Она должна постоянно отдавать себя все новым людям. Ей мало Собраний Счастья, змей и зрителей, она готова положить себя на алтарь ради счастья всех живущих. Другие люди понимают Новое Откровение иначе, а Пэт — именно так.
— Ты прав, Майк. Я тебя люблю.
— Пора в путь, возьми деньги и выбери себе платье. Я выброшу все лишнее.
Джилл задумалась, что же надеть. Майкл брал в дорогу только те вещи, которые были на них. Джилл это вполне устраивало.
— Вот это, голубое.
Платье взлетело, Джилл подняла руки, и оно само на нее наделось. Опять же сама собой застегнулась молния, к ногам подбежали туфли.
— Я готова.
Майк перехватил ее мысль, которую понял не до конца: уж очень она немарсианская.
— Джилл, может, нам стоит пожениться?
— Сегодня мэрия не работает.
— Значит, завтра. Мне кажется, ты этого хочешь.
— Нет, Майк.
— Почему?
— Мы уже не можем стать ближе, ведь у нас общая вода. Это верно и по-английски и по-марсиански.
— Это правда.
— И я не хочу, чтобы Доркас, Мириам, Энн и Пэтти думали, что я отбираю тебя у них.
— Они так не подумают.
— Все равно, это не нужно. Ведь мы с тобой поженились вечность тому назад в больничной палате… — Она задумалась. — Но кое-что ты еще можешь для меня сделать.
— Что, Джилл?
— Ты можешь давать мне ласковые имена, как я тебе.
— Хорошо. Какие?
— Майк, ты самый милый и самый несносный человек на двух планетах! Называй меня иногда маленьким братцем. Мне это очень приятно, даже сердце замирает.
— Хорошо, маленький братец.
— Ох, давай двигаться, пока я не затащила тебя снова в постель. Встретимся внизу: я пойду оплачивать счет.
Они сели в первый попавшийся автобус. Через неделю были дома, посидели там несколько дней, и, не прощаясь, уехали. (Майк прощался только с чужими людьми: этот земной обычай ему претил).
Вскоре они остановились в Лас-Вегасе. Майк пробовал играть, а Джилл убивала время, работая манекенщицей. Она не умела ни петь, ни танцевать. В этом Вавилоне Запада для нее была одна подходящая работа: вышагивать в неправдоподобно высокой шляпе. Если Майк работал, Джилл предпочитала не сидеть дома, а тоже чем-то заниматься.
Казино были открыты круглые сутки, поэтому Майк был занят почти все время. Он играл осторожно, не выигрывая слишком много. Раскрутив каждое казино на пару тысяч, Майк считал своим долгом что-нибудь и проиграть. Вскоре он устроился крупье. Шарик бежал по кругу, а Майк всматривался в лица, стараясь вникнуть, почему люди играют. Мотив их поведения показался ему сексуальным, но нечистым.
Ресторанная публика, перед которой выступала Джилл, состояла из таких же болванов, как и цирковая. Но удивительно: несмотря на презрение к публике, Джилл с удовольствием выходила к ней и демонстрировала себя. Майк уже передал ей толику марсианской честности, и она попыталась проанализировать это чувство. Ей и раньше нравилось, когда на нее с восхищением смотрел мужчина, которого она считала достойным себя. Ее самолюбие было немного уязвлено тем, что вид ее тела ничего не значит для Майка, хотя она знала, что Майк предан ей настолько, насколько это возможно только в мечтах (если он чем-нибудь не занят). Но и тогда он был великодушен: по ее зову выходил из транса и уделял ей необходимое внимание.
Такая у него была странность, и не единственная. Он по-прежнему не умел смеяться.
Джилл решила, что ей нравится демонстрировать свое тело мужчинам только потому, что Майк им не восхищался. Но чем больше об этом думала, тем честнее становилась перед собой, и, наконец, отказалась от первоначального предположения. Мужчины, перед которыми она выступала, в основном были слишком старыми, жирными и лысыми, чтобы она могла считать их привлекательными. Джилл не презирала стариков — Джабл мог смотреть на нее, говорить соленые словечки, но у нее не возникало чувства, что он хочет зажать ее в уголке. Джилл презирала «старых похотливых кобелей», как сама их называла. И вот она обнаружила, что «старые похотливые кобели» ее больше не раздражают. Наоборот, их восторженные и томные взгляды доставляли ей тайное удовольствие. Раньше она осуждала эксгибиционизм. Теперь, обнаружив у себя его признаки, решила, что либо эта форма нарциссизма не является патологией, либо у нее патология психики. Однако она не чувствовала себя ненормальной — наоборот никогда она еще не была такой нормальной. Да и кто взял бы ее в медсестры, если бы она не была и физически и психически абсолютно здорова?
Что же, если здоровой женщине нравится, когда на нее смотрят мужчины, то здоровые мужчины должны получать удовольствие, глядя на женщин! Джилл поняла, зачем Дюку его коллекция.
Джилл завела об этом разговор с Майком, но он не мог понять, почему ее вообще волнуют чьи-то взгляды. Другое дело — прикосновения. Майк не любил, чтобы к нему прикасались чужие люди (он старался даже не здороваться за руку), и мог понять, что этого не любят другие. Прикосновения он терпел только от братьев. Джилл боялась,
