Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

Бухариным написали тов. Сталину, и, вероятно, у тов. Сталина сохранилось это письмо… План был таков: а может быть, нам политизировать Секретариат таким образом, чтобы в него ввести трех членов Политбюро, чтобы это было нечто вроде малого Политбюро. Раз Секретариат получает такое громадное решающее значение, может быть, лучше, чтобы в него входило два-три члена Политбюро. В числе этих трех называли Сталина, Троцкого, меня или Каменева, или Бухарина».

«Вот этот план, — уточнил Зиновьев, — обсуждался в “пещере”… где был ряд товарищей совершенно различных настроений, совершенно различных личных связей и так далее. Насколько помню, решения никакого принято не было и не могло быть принято. Помню живо, что Ворошилов возражал, другие склонялись к этому.

Было решено, что Серго Орджоникидзе должен поехать в Москву и ему, как другу Сталина, поручили сказать последнему, что вот были такие-то разговоры. Было, кажется, и письмо послано через него… Многие рассчитывали, в том числе и я, что Троцкий будет работать с нами, и нам совместно удастся создать устойчивое равновесие. На такой план многие соглашались…

И вот все мнения подытоживаются и через тов. Орджоникидзе, то есть через ближайшего друга тов. Сталина, посылаются последнему письмом. Тов. Сталин ответил тогда, кажется, телеграммой грубовато-дружественного тона. Мол, дескать, вы, ребята, что-то путаете, я скоро приеду и тогда поговорим. Затем через некоторое время он приехал и тогда — не помню, в “пещере” или другом месте — состоялось у нас несколько разговоров. Было решено, в конце концов, что Секретариат не будем трогать, а для того, чтобы увязать организационную работу с политической, введем в Оргбюро трех членов Политбюро. Это тоже не особенно практическое предложение внес тов. Сталин, и мы на него согласились. Мы ввели в Оргбюро трех членов Политбюро — товарищей Троцкого, Бухарина и меня»336.

Рассказу Зиновьева следует верить, ибо он многократно подтверждается. Во-первых, действительно 25 сентября пленум ЦК избрал в состав Оргбюро членов ПБ Зиновьева и Троцкого и кандидатами — Бухарина и Короткова (заведующего организационно-инструкторского отдела ЦК). Во-вторых, подтверждается рассказ Зиновьева и его письмами из Кисловодска за те же дни.

Чисто информационное — Сталину и Каменеву от 29 июля: «Серго расскажет Вам о мыслях, которые бродят в головах двух кисловодских обывателей. Само собой разумеется, что об этом нужно нам всем 20 раз переговорить раньше, чем на что-нибудь решиться».

С осуждением решений Сталина — Каменеву от 30 июля с надеждой перетянуть его на свою сторону: «На этот раз мы совершенно всерьез глубоко возмущены… Ты — в Москве. У тебя — немалое влияние. И ты позволяешь Сталину прямо издеваться». Далее приводятся четыре примера того. Сталин назначил уполномоченными ЦК по национальным делам Ахундова и Ибрагимова, «людей противоположной линии». При обсуждении режима черноморских проливов — «почему не спросили нас и Троцкого по этому важному вопросу?». По событиям в Германии — «Сталин сразу решил, что германский ЦК ничего не понимает, что я, Бухарин, Цеткин (одна из основателей КПГ — Ю. Ж.), Брандлер (член ЦК КПГ — Ю. Ж.) не разобрались в вопросе и что надо поддерживать болтуна Радека». О смене редколлегии «Правды» — «без извещения и запроса Бухарина».

Не столь уж серьезные претензии почему-то заставили придти к резко отрицательному заключению: «Продолжать ли примеры? Кажется, довольно. Мы это терпеть больше не будем. Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) единодержавия Сталина, пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен. Во всех платформах (оппозиционеров — Ю. Ж.) говорят о “тройке”, считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой “тройки”, а есть диктатура Сталина… Ильич был тысячу раз прав (давая личные характеристики в т. н. “Письме к съезду” — Ю. Ж.). Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема».

Спустя всего сутки в новом письме резкая перемена в тоне и содержании. Зиновьев — Сталину 31 июля: «Насчет проливной конвенции продолжаю иметь большие сомнения. В таком вопросе следовало бы по прямому проводу опросить и Троцкого, и нас. Что до немецких дел, то расхождение, конечно, не из-за того, что мы не понимали опасности немедленного боя. Этой опасности не было — напрасно Вы поверили болтушке Радеку…

Большой привет! Пишите хоть изредка. В очень ответственных делах хорошо бы, если дело терпит, советоваться по проводу. Надо обязательно и Вам попозже в отпуск съездить. Лечение здесь хорошее. Жму руку.

Вашего мнения по поводу разговора с Серго жду с нетерпением. Не примите и не истолкуйте это в другую сторону. Обдумайте спокойно».

Примиренческое, Зиновьев — Сталину от 6 августа: «Получили Ваше письмо после разговора с Серго. При свидании переговорим и, разумеется, найдем удовлетворительное решение. Разговоры о “разрыве” — это ж, конечно, от Вашей усталости. Об этом не может быть и речи».

Через три дня новый крутой перелом во взглядах, возврат к тому, о чем речь уже шла в письме Каменеву от 30 июля, хотя и не столь резко. Зиновьев — Сталину 10 августа: «У Вас сквозит недовольство, зачем говорили через Серго и с Ворошиловым. Они и Ваши, и наши ближайшие друзья. Вы сами не раз говорили на эти же темы. В Москве не раз подымались разговоры, но разговаривать было трудно из-за раздражительности Вашей. Мы давно уже недовольны, но нарочно решили в Москве: сначала отдохнем, пусть нервы отойдут, потом поставим вопрос».

Далее Зиновьев в том же письме переходил к ответам на вопросы Сталина: «Письмо Ильича. Да, существует письмо В. И., в котором он советует (XII съезду) не выбирать Вас секретарем. Мы (Бухарин, Каменев и я) решили пока вам о нем не говорить. По понятной причине: Вы и так воспринимали разногласия с В. И. слишком субъективно и мы не хотели вас нервировать». И добавил: «Существует группа ("тройка” — Ю. Ж.), пишете Вы. Плохо существует. Об этом мы Вам не раз говорили и в Москве».

Затем Зиновьев перешел к тем вопросам, о которых речь шла не раз — о конвенции по черноморским проливам, об оценке Радеком положения в Германии, о смене редколлегии «Правды», об инструкторах ЦК по национальным делам. И лишь заключая это послание, Григорий Евсеевич вернулся к главному, что более всего заботило его:

«Ильича нет. Секретариат ЦК поэтому объективно (без злых желаний Ваших) начинает играть в ЦК ту же роль, что секретариат в губкоме, т. е. на деле (не формально) решает все. Это факт, который отрицать нельзя. Никто не хочет ставить политкомов