Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

академии наук Василий Купревич (1897-1969) подчеркивал, что живой организм «принципиально отличается от неживого своей способностью к самообновлению» и высказывал предположение, что «смерть возникла в природе эволюционно как особое средство для более быстрого совершенствования рда, целого под действием естественного отбора. Как будто природа в процессе своей эволюции стремилась к созданию какого-то высшего существа и не жалела для этого мириады индивидуальных животных жизней, целые роды и семейства. Таким существом стал человек, в нем впервые оформилось то, что мы называем личностью…» Призыв подправить эволюцию, содействовать («общим делом» называл свое учение Федоров) ей, включиться на правах собработника в ее процесс – звучит фантастически, но не более, чем редактирование генома (не далее как в ноябре прошлого года в Китае появились трансгенные дети). И долго можно было бы говорить, привлекать идеи трансгуманизма и футуризма, вспоминать киберпанковских киборгов, морфированных людей – те же «шейперы» и «менаисты» Брюса Стерлинга не есть ли в пределе знак той же самой усталости[121] от, грубо говоря, мысли о том, что обновленный айфон с новыми функциями мы можем получить каждый год (а обновления его оперативной системы и того чаще), а гомо сапиенс почему-то отказывается модифицироваться далее…

Поэтому стоило бы признать, что русский футуризм – это, конечно, не наука и даже не философия, а иная идея, радикально другое представление, видение задач развития человечества. Тут для примера можно неожиданно на первый взгляд вспомнить – полемику Ауробиндо с психоанализом: тот не видит будущего (вдвойне, заметим, апеллируя не к человеку будущего, но прошлого – Эдип, Иокаста, Электра и другие), «объясняя высший свет низшим мраком» – так почему, хотя бы в качестве альтернативы, нельзя перевернуть мышление, путь самого человека, направив его к жизни иной как самоцели?

И несомненный, кстати, плюс книги Светланы Семеновой, что он представляет эту идею да, в случае данной книги скорее в обзорном, анталогическом виде, но – всеохватно. Ибо тут представлены очерки схожих мыслей не только отнюдь не русских Тейяра де Шардена[122] и Шри Ауробиндо Гхоша, но и тех, кого не все сразу упомянут в контексте русского космизма – Александра Радищева и Александра Сухова-Кобылина, в том числе. Очерки их жизни – как раз, возможно, то, чем можно было бы пожертвовать, они известны. Но, с другой стороны, каковы сюжеты! Сухов-Кобылин прославился не только своими острыми сатирическими пьесами и личной жизнью (одну любовницу чуть ли не убил, другую делил с европейским высшим светом и Александром Дюма-младшим), но и, «оказывается, главным делом своей жизни он считал философию, почти 40 лет переводил Гегеля, разрабатывал систему, которую называл неогегелизмом, учением Всемира». Они сгорели во время пожара в его усадьбе (правда, утверждают злые и не только языки, его перевод не мог конкурировать с имеющимися, а собственное учение существовало в виде бесконечного вороха отдельных заметок). Или моцион Сухова-Кобылина – не пил, не курил, не ел мяса, до глубокой старости принимал воздушные ванны: «вегетаризм и есть та реформа нутра, которая уменьшает объем желудка, увеличивает объем легких, учиняет человека легким, наполняет бодрящим духовным ощущением легкости, одухотворяет его» – ЗОЖ у космистов и примкнувших к ним никогда не был самоцелью, но и духовное не отделялось безнадежно от телесного. И даже тут можно найти аналогии, объединяющее всех этих ученых, мыслителей и фантазеров, которых, казалось бы, может объединить только то, что они выпадали из каких-либо привычных парадигм и конвенций! Так, Федоров, по свидетельству его ученика, «уже давно ведет совершенно необычную жизнь монаха в миру, питается в основном чаем с хлебом, спит три-четыре часа на голом сундуке без подушки, ходит круглый год в одной, старенькой одежде, все свое жалованье раздает нуждающимся». Про Даниила Андреева же мне приходилось читать смешной (если бы не было все так трагично) мемуар. Выпущенный под самый конец жизни из челюстей сталинских лагерей, он «дорвался» до того, чего ему так не хватало в застенках: ходить босиком по земле, даже в холода, была у него такая теория о подпитке и приобщении к земельным токам. Зимой босые следы на снегу увидели другие люди и ужаснулись – зверствуют сталинские палачи, пытают, холодом морят какого-то беднягу! К другим, к слову, физиологическим свойствам – и Циолковский и Вернадский страдали лунатизмом (или не так уж и страдали? Не всех же болезнь привела к мысли об освоении космоса…).

Как традиционно обходились, от Радищева до того же Андреева, с нашими самыми возвышенными мыслителями, уже ясно. Но есть и тут какой-то зловещий символизм. От Чижевского требовали «осквернения» его собственных работ, а могилу Федорова буквальным образом «закатали в асфальт», соорудив на месте старинного московского погоста игровую площадку[123] – сюжет для пьес Платонова и циничная насмешка над идеей философа о сохранении праха человека и памяти о нем во всех поколениях вплоть не до забвения, но восстановления, воссоздания давно умершего предка…

Еще раз отметим внутреннюю логичность за всей внешней фантастичностью учения Федорова. О том, что всех воскрешенных предлагалось заселить в космос – тут, кстати, мостик не только к ракетостроению, но и к крылатым людям[124] и сидеральной (звездной) стадии развития человечества Сухова-Кобылина. Как эта идея коррелирует с угрожающим перенаселением земли и исчерпанием ее ресурсов – тема другая, хотя Семенова ее и касается, не только привлекая идеи радикальных экологов, но и разделяя их мысль о необходимости корректировки численности населения Земли. Но Федоров призывал к освоению других планет, потому что «ограниченность в пространстве препятствует повсеместному действию разумных существ на все миры Вселенной, а ограниченность во времени – смертность – одновременному действию с разъединяющим пространством». Эта мысль не затерялась во всепоглощающем времени и дошла до нас – и уже другой вопрос, что мы с ней будем делать.

Роуд овердрайв

Анна Козлова. Рюрик. М.: Фантом Пресс, 2019. 288 с

Анна Козлова окончательно решила играть на поле Чака Паланика. Даже дважды. Во-первых, описывает, как и в своем предыдущем мощном «F20», жизнь девочек-пубертатов, которых Паланик явно выбрал целевой аудиторией своих последних книг. Во-вторых, пишет жесткую, мрачную, даже мизантропическую социальную сатиру. И если Паланик давно расслабился, скоро ситкомы начнет сочинять, то Козлова, наоборот, явно ходит на фитнесс, если не на контактные виды спорта, и выглядит прекрасно.

«Рюрик» – не путать с «Финистом» Рубанова, никаких славянских нео-сказок тут не будет – начинается как бодрое роуд-муви, что-то в духе фильма «Без меня» по сценарию еще одной дщери гнезда «Дебютова» Дарьи Грацевич. Тоже байк, тоже шоссе, тоже девица в поисках лучшей доли и себя. Но романтика ограничится единственным сексом с бодуна в