Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

Уильямс и Марк Ротко, Юджин О’Нил и Роберт Мазервелл. Юджин О’Нил с Дос Пассосом и многими другими образовали целую художественную колонию, Provincetown Players – этакие либертины, романы, измены, алкоголь и постановка пьес прямо на террасе, с видом на море (зрители смотрели из комнаты). Нет, городок не может похвастаться (хотя бы потому, что сообщение тут паромное, не все доберутся) длинным списком живших тут селебритиз, но – они действительно интересны. Вот Генри Торо, Норман Мейлер, или изобретатель радио Маркони, уверенный, что он может общаться не только с людьми на другом берегу океана, но и услышит голоса умерших, ведь они остаются с нами: «Marconi sat day after day and night after night, convinced that he could communicate not only with those living on other continents but with the dead as well. He thought sound waves do not vanish over time; he believed he could find a way to hear the cries of men on ships sunk long ago, the voices of children whose own children were ancient by then, the musket reports of Columbus’s men…»

Есть тут и соцстат очерк населения города – благо оно очень picturesque и того заслуживает, будучи «иной, улучшенной версией мира». Давно облюбованный LGBT-сообществом, П-таун, как его называют накоротке, не только имеет тройной пляж (для геев, лесбиянок и для стрейт), но и никого не удивит гей-парой с усыновленным перуанским ребенком. Большая часть недвижимости и бизнеса принадлежит гомосексуалам, они – большинство (меньшинство в настоящий момент – пуэрториканские гастарбайтеры). Работающий где-то в офисе ночью станет drag queen в парике Мэрилин Монро, подающий тебе кофе официант вечером на великосветском приеме будет усажен рядом с тобой – обычное дело, давно привычно.

Каннингем описывает и тех, кого можно счесть фрикам и городскими сумасшедшими даже на этом пестром фоне («к человеку пришла песня, он решил поделиться ею и запел посреди мостовой»). Рассказывает и настоящие человеческие истории жителей. Вот странного и милого мужчины – он всех был готов поселить у себя, всем готовил что-нибудь необычное (Майклу подарил торт, по периметру которого пустил золотых рыбок в трубке), со всеми дружил. Но и его скосил СПИД с лейкемией в придачу. Каннингем отменил интервью, чтобы быть с ним в больнице в его последние дни – и его друзья решили сами обмыть его тело. А потом долго думали, где лучше развеять его прах – выбрали те самые соляные болота у дальнего пляжа. Каннингем до сих пор приходит туда и сооружает ему маленькие постаменты из песка, те, что скоро снесет ветер, унесет вода.

И все это перемежается стихами поэтов, написанных в или по мотивам П-города. «Long Point Light»[132] Марка Доти или «Land’s End» Мелвина Диксона действительно красивы. Они, как и зарисовки Каннингема о фосфоресцирующих ночью рыбачьих лодках, цвете глаз креветок на пляже и ресницах резвящихся китов – для тех странных новых фланеров, кто волею нежданных судеб или уже этой книги посетят Принстаун, П-город на краю света.

Художники лунной столицы

Martin Gayford. Modernists & Mavericks. Bacon, Freud, Hockney & the London Painters. London: Thames & Hudson, 2018. 352 p

Не часто книги по современному искусству попадают не только в приоритетные, как говорят книжные маркетологи, выкладки, но и удосуживаются похвал даже от «пробивающих» их лондонских кассиров. Тем более написанные совсем не в жанре «освоим совриск за час», но скорее для весьма интересующейся аудитории. И, кстати, языком красивым, любопытным и не самым простым. Как и подчас приведенные в книге картины – числом 114, сообщает суперобложка.

Мартин Гейфорд и сам далеко не прост – многолетний художественный критик Spectator и автор книг о современной живописи, он может похвастаться собственными портретами работы Люсьена Фрейда и Дэвида Хокни! Поэтому ли устоявшиеся жанры работ об искусстве ему не указ. Он пишет что-то между академической историей живописи и свободным эссе-колонкой, почти в духе Брюса Чатвина (тому, кстати, в книге тоже нашлось место – и на полотне Говарда Ходжкина в виде «кислотно зеленого пятна»).

Итак, Гейфорд сам назначает описываемую эпоху и место – с 1945 по 1970, Англия. «Не то, что бы работы, созданные в Нью-Йорке, Рио-де-Жанейро, Дели или Кёльне были менее великими или значимыми», но – ему интересен именно этот хронотоп, время создания, расцвета и упадка так называемой Английской школы и ее главной, если предельно обобщить, интенции: переизобрести себя, то, как создают искусство, да и само искусство в придачу, разумеется. Но если автору нужно, он перескажет историю жизни более раннего Дэвида Бомберга (1890-1957) или «перелетит» через Ла-Манш в Париж, Лиссабон, опишет жизнь английских художников за Атлантикой. Недаром ведь книга названа «Модернисты и скитальцы/вольнодумцы/ белые вороны» – почти все значения maverick успешно нашли тут выражение.

Стратегии, как и художественная манера и пути жизненных странствий, у подопечных Гейфорда разнятся, разумеется, радикально. Посему работа у него непростая, тут уже он экспроприирует все возможные методы анализа и подачи материала. Описывая бэкграунд и реперные точки биографий не только «главных» его художников Фрэнсиса Бэкона, Люсьена Фрейда и Дэвида Хокни, но и важных людей второго и последующих рядов, он практикует и психологический анализ – благо материалу бы тут позавидовал и венский дед Люсьена Фрейда.

Так, садомазохистские отношения Бэкона со своим любовником Питером Лэси, который избивал Бэкона, выкидывал его одежду, рвал картины, а после разрыва сознательно допился до смерти, своеобразным способом подпитывали творчество Бэкона, давали ему материал. А панические атаки Паулы Регу вводили ее в состояние сродни видениям Гойи, позволяли найти созвучия и рифмы между травлей бродячих собак в Барселоне, картинами ее предшественников и своим фобическим творчеством.

При этом Гейфорд, хоть и разбирает, как холсты, простыни личной жизни художников, но никак не позволяет желтым цветам превалировать в своей палитре. Максимум – может допустить уайльдовских острот, например, о персонажах светской хроники (жена скульптора Джейкоба Эпстайна застрелила свою соперницу из пистолета с перламутровой гравировкой) или властной элиты.

Ярких фактоидов тут вообще больше гораздо, чем на палитре Ауэрбаха (Фрейд смешивал краски на ладони, пока не заработал какую-то болячку, Бэкон же добавлял в краски пыль и грязь для фактурности). Ученики смеялись над тем расстоянием, на которое вытягивал перед собой кисть Уильям Колдстрим. Правительство США поддерживало и всячески пиарило своих абстрактных экспрессионистов в качестве культурной экспансии, одного из элементов «мягкой силы». А вот Бэкон был крайне разочарован Ротко. И т.д. и т.п. тут будет много.

Анализа творчества, впрочем, больше, хватит если не для диссертации, то для порции научных докладов за глаза. Был ли ранний Фрейд сюрреалистом