Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Работа, очевидно, более чем разнообразная – книга начинается с эпизода с плохим настроением у Фреда, где Питеру приходится быть «лингвистом, чтецом мыслей и кем только не». Требует всесторонней квалификации – от смешать правильный лечебный коктейль для горла Фреда до незаконного провоза валюты для нужд группы (в Италии он за это чуть не загремел в кутузку, а продажей сувениров в Сан-Ремо занималась самая настоящая итальянская мафия). А вечное похмелье и буквально детективно-акробатические сложности с проводом сочувствующих девушек в свой номер в гостинице (оцените, кстати, смену времен – автор серьезно и постоянно боится «полиции нравов»)? В общем, полная «стрессоустойчивость и работа в условиях многозадачности», как пишут в объявлениях о найме нынешние работодатели.
С воспитанием и взрослением понятно, другой же поджанр также очевиден – путевые заметки, рок-гид, травелог. От лондонского Кенсингтона, где жил Фредди, до колумбийского Каракаса, где в парке Питера чуть не порезали местные бандиты, от детально описанных злачных мест Мюнхена, где так любил жить, записываться и не только Меркьюри, до скуки в швейцарской студии (один из их водителей был так возмущен законопослушностью и чистотой жителей кантонов, что тщательно хранил мусор – дабы выкинуть его в траву тут же после пересечения швейцарской границы). А детальное описания японских гастролей? Питер как-то поехал на портовые склады за частью реквизита, долго любовался там советским сухогрузом (тогда вовсю висел «железный занавес» и правила не менее железная Тэтчер, что и похоронило мысли группы сыграть в нашей стране), потом пошел (вернее, поехал на одном велосипеде с японкой-переводчицей) возвращаться. Но со складов Питера бдительные японцы не выпускают и даже порываются арестовать – подозревая в нем сбежавшего советского моряка. Самолет через пару часов. Паспорт он, естественно, не взял, переводчице не верят. Пока та не изобразит игру на гитаре, а он – соло Фреда из «Boh Rep»…
Вот, кстати, и тайные знания. Как работники да и сами участники группы переиначивали названия песен, какие прозвища давали (Фредди из-за его зубов звали Лягушонком Кермитом в честь персонажа Muppet Show – «но только за глаза!»), под какими вымышленными именами они регистрировались в гостиницах, какие гей-прозвища имели (даже и вполне себе straight участники), как подшучивали (совершенно по-детски, если честно, – устанавливали подслушивающую аппаратуру или сами выскакивали из шкафов в разгар романтических отельных свиданий коллег, подкладывали под крышку унитаза пакетики кетчупа и горчицы…).
Таблоидных фактов, как и в книге об Игги, опять же мало – да, счет в 30 000 долларов на одну выпивку на одной вечеринке, да, карлики разносят в подносах на головах кокаин…
Зато масса «нужной» (а не зарекайтесь!) информации – как постирать вещи в безостановочно курсирующем из города в город автобусе во время тура или увильнуть от ирландской полиции с некоторым количеством незаконных веществ (правильный ответ – разжуйте пакетик с искусственной кровью из набора «Дракула» и скажите, что вам только что удалили зуб).
Сам Фредди (тут и в группе он – Фред), спросите вы? Очень сложный, очень и всегда звезда, но да, ранимый, внимательный (всегда напоит отменным Эрл Греем из чашек китайского фарфора на блюдечках) и несчастный (в отличие от вас «я никогда не буду счастлив!» – семейным участникам группы).
Конец их сотрудничества пришелся на последний тур группы и – хотя об этом никто не знал – начало тления его болезни. Питер Хинс ушел из группы (можно сказать и так!) сам по себе, хотел начать карьеру независимого фотографа. И, как и в предыдущей книге, он констатировал тогда для себя, хоть и не мог понять, почему, что «the era was gone», «те времена прошли». Хотя и время музыки Queen, разумеется, вечность.
Теплая книга с отменным патентованным британским юмором.
Красота через границы: рецепция эстетики Т. Манна в творчестве Ю. Мисимы
Плохо вы меня знаете, если, восхищаясь эстетической стороной моего творчества, пренебрегаете и нравственными предпосылками, без которых оно немыслимо…
Томас Манн. Письмо г-ну Кинбергу. 1937 г.При всей оригинальности японской культуры в ней всегда было сильно влияние заимствований. Так, кроме буддизма из Индии через Китай и Корею, письменности и даосизма из Китая, в основном из Китая же было заимствовано большинство ставших традиционно японскими искусств. А литература нового времени сформировалась после Реставрации Мэйдзи под влиянием переводов европейской и во многом русской литературы, театр – под воздействием знакомства с французским театральным искусством и т.д.
Западное влияние было ощутимо и в ХХ веке – и даже у таких писателей, имеющих имидж сугубо оригинальных и патриотичных, как Юкио Мисима.
Для определения генезиса эстетики Мисимы мы сравнили ее с эстетикой немецкого писателя Томаса Манна (1875–1955), автора, который, по признанию самого Мисимы, был не только его самым любимым писателем, но тем, кто более всего повлиял на формирования его стиля и эстетики в целом.
В наследии Мисимы, даже среди его достаточно многочисленных эссе и автобиографических материалов, не удается отыскать какого-либо отдельного произведения, посвященного разбору его рецепции творчества Манна и изложению взглядов Мисимы по вопросу эстетики Манна. Однако рассыпанные по отдельным его произведениям высказывания, а также данные, приведенные в «Словаре Юкио Мисимы», дают нам некоторые основания для анализа общего отношения Мисимы к творчеству немецкого писателя, а также для реконструкции воззрений Мисимы на эстетическую систему Томаса Манна.
Известно, что в разговоре с писателем и театральным деятелем Фунабаси Сэйити Мисима сказал, что «считает Томаса Манна лучшим писателем в мире». В книге «История моих странствий» («Ватакусино хэнрэки-дзидай», 1957) Мисима пишет о том, что начал читать Манна в 1951 году, в возрасте 26 лет, и с тех пор постоянно возвращается к нему и перечитывает: «Произведения Манна с тех пор стали для меня идеальной литературой» [1, c. 63]. Там же он пишет о том, что в произведениях Манна «в идеальной гармонии пребывают художественная ценность и вульгарность» [1, c. 64]. Кроме того, в этой книге Мисима указывает то, что привлекало и отталкивало его в Манне: «Его тевтонская непреклонность и ненужная дотошность далеки от моего собственного характера. Но меня восхитили драматичность его творчества, уникальный характер трагедии в германской литературе и сочетание высочайшего писательского мастерства и чувство дискриминации, граничащее с надменностью» [1,
