Гангутцы - Владимир Рудный

Хорсен горел вторые сутки. Желто-багровые всплески пламени метались по лесу, заволакиваемые черным дымом. Когда подошли ближе, дым оказался не таким уж черным и плотным, Фомин разглядел фигурки людей с баграми, спасающих лес. Беда, если огонь оголит остров.

— Пылающий остров, — произнес он тихо и устыдился красивости сказанного. — Ты, Степан, видал лесные пожары у себя на Алтае?

— Не пришлось.

— А я видел, когда летел на самолетике над Восточной Сибирью. Жуть. Вдруг пришлось бы сесть на вынужденную…

— Сейчас без вынужденной хлебнешь огонька, — сказал Томилов. — Блокноты не спали. Смотри, как шпарят по бухте…

Причала не видно было, но где бухта, можно было судить по всплескам разрывов. Шустров вслепую уверенно вел хожеными дорогами, часто и вовремя перекладывая штурвал, обходя памятные банки, проскальзывая в узкостях между валунами.

Пристань вынырнула из дыма внезапно, густонаселенная, шумная, отходили шлюпки, грузились катерочки, и даже «охотник» стоял наготове. Это отряд перебрасывал к островочкам поближе к Эльмхольму штурмовые группы. Фомин сразу углядел среди бородачей на берегу кряжистого Гранина, а Томилов искал глазами Данилина, надо обязательно повидать его, не ушел бы в десант.

Финны все время обстреливали пристань.

Гранин появлялся то возле одной шлюпки, то возле другой, усаживал людей, напутствовал, наставлял.

Томилов не успел даже переговорить с Данилиным. Тот только шутливо бросил:

— А ты мне прямо на пятки наступаешь, Степан Александрович, — и ушел с группой матросов на островок Талькогрунд, чтобы там ждать сигнала общей атаки.

Другая группа под командой Щербаковского собиралась на борту «морского охотника», выделенного в помощь отряду из «эскадры Полегаева».

Возле Щербаковского крутился Алеша в широких гранинских штанах, в ботинках с чужой ноги. Гранин не пускал его вторично в десант, хотя Алеша доказывал, что там, на Эльмхольме, его комсомольский билет, его автомат, его одежда и он должен туда сходить. Алеша рассчитывал попасть на «охотник» зайцем. Но, к сожалению, то был не «Двести тридцать девятый». Щербаковский сердился на Алешу и грозил доложить о его недисциплинированности капитану. Тогда Алеша вскочил в первую отходившую посудину и таким образом попал в группу, которая везла на скалу матросам Бархатова и Богданыча мешок сухарей.

Томилов видел, что все заняты. Прибыл он в разгар боевой страды, и Гранину не до него. Фомин — тот сразу нашел себе дело: он неотступно следовал за Граниным, заполняя блокнот беглыми записями, фамилиями, на лету схваченными фразами, — корреспондент ориентировался в обстановке. А Томилов не мог стоять наблюдателем. Вспомнив, что «Кормилец», на котором он пришел с Ханко, должен сейчас вернуться в Рыбачью слободку, Томилов занялся погрузкой раненых.

Раненые лежали тут же на камнях, близ пристани, под дождем. Кое-кого накрыли брезентом, но для всех раненых брезента не хватило. Санитары едва справлялись, перенося их на буксир. Томилов вытребовал на берег всю команду «Кормильца», чтобы помогать санитарам отряда.

Среди раненых Томилов наткнулся на Гончарова. Тот лежал на носилках под присмотром санитара и какого-то матроса с перевязанным плечом и снайперской винтовкой в руке.

Ноги Гончарова были перебинтованы. Кровь проступала сквозь бинты. Гончаров с трудом узнавал людей, не стонал; он безучастно смотрел вокруг.

— Это я, Томилов. Узнаешь?

Гончаров улыбнулся и зашевелил губами.

Томилов нагнулся ближе к бескровным губам товарища.

— Возьми в левом кармане кителя… — шептал Гончаров.

Томилов послушно достал из кармана сырого — от дождя ли или от крови — кителя Гончарова чей-то комсомольский билет.

Он зажег фонарик и прочитал: «Горденко Алексей Константинович. Год рождения — 1923. Время вступления в ВЛКСМ — ноябрь 1940 года. Политотдел ВМБ Ханко».

— Отдай орленку, — сказал Гончаров. — Скажи ему, что когда он захочет вступить в партию, я дам ему рекомендацию. Из госпиталя пришлю…

— Давайте скорее на буксир, не задерживайте, — прервал их Гранин. — Кто санитар? Кузьмин? Доставишь политрука и Беду в госпиталь. Политрук останется в госпитале, а Беду покажешь врачам; если рана не тяжелая — в дом отдыха! Лучшую комнату, создать все условия, будет на моей «блохе» ездить на перевязки. Ты мне за них отвечаешь!

Он простился с Гончаровым.

— Недолго ты у нас повоевал, да спасибо тебе.

Гончарова понесли на буксир.

Беду Гранин задержал:

— Куда винтовку тащишь? Боишься — сотрутся твои зарубки?

Беда замялся и сказал:

— Разрешите к вам с просьбой, товарищ капитан?

— Говори — что у тебя?

— Винтовку прошу передать пока одному пареньку.

— Кому?

— На Фуруэне он. Краснофлотец Василий Желтов.

— Ах, вот что! И тебя этот чубатый окрутил? — Гранин взглянул на Томилова, ухмыльнулся и спросил: — Хорошо воюет доброволец?

— Будет снайпером, товарищ капитан, — ответил Беда.

— И я знаю, что будет. Недаром он так рвался в отряд. Я приказал ему раздобыть снайперку в бою. Хорошо. Вручу ему твою винтовку лично. А ты, Григорий, скорей возвращайся. Мы за это время твоему Желтову другую пушку подберем.

Гранин расцеловал Беду и отвернулся. Он увидел Фомина — тот что-то усердно записывал в блокнот.

— А ты чего здесь толчешься без дела? — закричал на него Гранин. — Писаниной будешь потом заниматься, на полуострове. У меня людей не хватает. Становись здесь и командуй пристанью. Чтобы все шло по расписанию, как в московском метро. Позвоню: отправлять шлюпку — отправляй. Добро?

Фомин обрадовался, что сможет сам участвовать в деле, о котором придется писать, и отрапортовал так, как в былые дни на строевых занятиях в академии:

— Слушаюсь, товарищ капитан!.. Только одно условие…

— Какое такое условие? Всегда корреспонденты нарушают устав.

— Условие такое: с последней десантной группой ухожу и я.

— Здорово! А пристань закрывается? — расхохотался Гранин. — Нет, дорогой, пока уж бой не кончится — командуй пристанью.

Фомин спрятал блокнот в карман, и минуту спустя над пристанью разносился его звонкий голос:

— Эй, на буксире! Не молоко перевозите. Поторапливайтесь…

А Гранин потащил Томилова наверх, в Кротовую нору, по дороге расспрашивая:

— С разрешения начальства или беглец?

— С разрешения, — улыбался Томилов.

— Слыхал, как знаменитый снайпер Григорий Беда отзывается о Василии Желтове?.. А знаешь, кто такой Желтов? Это тот самый рыжий, с чубом, которого я из дивизиона при тебе отправил на гауптвахту. Представляешь, оба пришли все-таки ко мне. Законно, чин чином: отсидели под арестом и пришли. Кажется, один погиб. Определил я его в телефонисты на Эльмхольм… А Желтов добывает на Фуруэне снайперскую винтовку. Тоже геройский парень… У нас такой порядок, комиссар: оружие добываем в бою.

— Ну, а мне автомат тоже в бою добывать?

— Хо-хо! Уж так и быть, тебе дам автомат из резерва главного командования.

Гранин лукаво смотрел в бесстрастное лицо нового комиссара: говорит он гладко, под огнем спокоен, но, кажется, занозист и будет наступать на мозоль.

— Пришел все-таки к батьке-командиру? — вспомнил Гранин, подходя к Кротовой норе, и, ткнув пальцем в полную гранат сумку от противогаза, не сдержался, чтобы не кольнуть: — Гранат набрал — как в десант. А у меня дальше лазарета в десант не пойдешь. Хватит с меня потерь. Данилин сегодня отпросился напоследок, перед уходом в тыл, а тебя не пущу. Видал Гончарова? Навоевался?!

— Гончаров мой товарищ по академии, — зачем-то сообщил Томилов и жестко сказал: — Зря ты, Борис Митрофанович, назначил корреспондента командовать пристанью.

— Зря? — Гранин, пораженный, остановился: только что пришел на остров и уже учит! — Корреспондент тоже человек, и ему повоевать хочется!

— В том-то и дело, что хочется! — с досадой продолжал Томилов; он уже пожалел, что сгоряча заговорил сейчас так о Фомине. «Рановато, пожалуй, обидится Гранин. Ну, да бог с ним, потом легче столкуемся». — Каждому дано его оружие, Борис Митрофанович. Артиллеристу — пушка, пехоте — винтовка. А Фомину заметку надо вовремя передать, но он вот у Гранина заделался диспетчером по десантным перевозкам…

— Ничего, свое наверстает. — Гранину действительно досадно было, что погорячился. — Крепче напишет то, что сам прочувствовал… Влезай в наш командный пункт, сейчас и ты почувствуешь, как острова отбиваем.

В Кротовой норе ждали Гранина.

Пивоваров успел уже сто раз переругаться с оперативными дежурными базы, согласуя действия артиллерии и штурмовых групп.

— Вы мне матросов не перебейте! — кричал он по телефону. — Чтобы все шло согласованно, по часам.