Гангутцы - Владимир Рудный

Сейчас он прежде всего старался получше укрыть командира. Слой земли на скале неглубок. Парамошков ковырял землю ножом, натыкался на камни, с трудом извлекал их и сооружал вокруг Фетисова брустверчик. То же делали на своих позициях другие матросы. Глядя на кропотливое занятие санитара, Фетисов вспомнил разговор Гончарова на командном пункте и пожалел, что нет у матросов саперных лопаток: хоть и не зароешься в скалах глубоко, но все же лопата и здесь нужна. И здесь можно соорудить что-то похожее на окопчик.

— Барказ идет! — крикнул матрос, наблюдающий за морем.

Уже настало утро. Вдали серели мутные очертания берегов Хорсенского архипелага. Низко плыли облака. На черной гряде волн то появлялся, то исчезал барказ. Когда шторм выносил его на вершину вала и четырнадцать гребцов взмахивали длинными веслами, казалось, будто гигантская птица бьет над водой крылами, норовя зацепиться за облако.

Фетисову вспомнились курсантские годы, бухты Севастополя, шлюпочные гонки, когда с берегов и с кораблей за тобой следит множество придирчивых глаз, отмечающих малейший разнобой в гребле, покачивание, скачок шлюпки, которая должна скользить ровно, как влитая в море. Месяцы и годы тренировок, труда уходили на то, чтобы сколотить слаженный призовой расчет. А тут четырнадцать матросов, собранных в расчет только сегодня, сквозь шторм ведут барказ в бой, как призовую шлюпку к финишу.

Старший в расчете, должно быть, Борис Бархатов. Фетисов живо представил себе приземистую фигуру своего любимца — в черном бушлате, в чистой, без единого пятнышка и вмятины бескозырке, чуть сдвинутой на высокий лоб, вспомнил его стремительные зеленоватые глаза, всегда цепкие и насмешливые, его резкий голос, то язвительно остужающий пыл Щербаковского: «Брось якать, Иван Петрович!», то беспощадно отчитывающий малодушного матроса: «Тебе страшно, а мне нет? У тебя мама, а меня кошка родила?!» Подумав о Бархатове, Фетисов словно приблизил к себе нещадно швыряемый волнами барказ и заглянул каждому из десантников в лицо: юному Алеше, с нетерпением ожидающему боя, грузному Гончарову, сидящему рядом с Бархатовым на корме…

Финны в эту минуту открыли по барказу огонь: заметили! Тотчас столбы огня, дыма, воды взметнулись на заливе, силы шторма и разрывов объединились против этой ничтожно малой и, казалось, беспомощной скорлупки, то обрушиваясь на нее с огромной высоты, то, как щепку, ввергая в вихревой коловорот.

Барказ на время исчезал, и Фетисов до боли прикусывал губы. Каски! Как важны сейчас каски, чтобы защитить головы матросов от раскаленных осколков, градом падающих с неба.

Прав Гончаров: всех надо заставить носить каски. Силой заставить. Использовать все, что может хоть немного обезопасить жизнь этих отважных, бесстрашных юношей. Да, юношей! Так, по-отцовски, Фетисов, в жизни еще не испытавший чувства отцовства, думал о матросах, многие из которых были значительно старше его. Так он думал потому, что не было сейчас для лейтенанта Фетисова более дорогого на свете, чем жизнь его матросов. Так он думал потому, что любил их всех, любил каждого всем своим горячим сердцем, то и дело сжимающимся в тревоге.

Фетисов видел, что барказом управляет твердая рука знающего моряка. Из пучины, из бездонных воронок, из ада кромешного барказ выскакивал невредимым, и четырнадцать гребцов все так же слитно и размеренно взмахивали длинными веслами, едва не задевая облака.

Что же они не сворачивают к бухте? Не разбило бы барказ о скалы!

Когда барказ вдруг резко повернул вправо, Фетисов облегченно вздохнул, улыбнулся и подумал о новом политруке: «Молодец он, Гончаров, добрый морячило!..»

Но в эту минуту кто-то тронул Фетисова за плечо: над ним стоял Макатахин, присланный из лощины Богданычем.

— Товарищ лейтенант! В бухте засада. На деревьях сидят автоматчики! Они поджидают барказ.

— Ложись! — санитар Коля Парамошков дернул Макатахина за бушлат и заставил лечь, потому что финны буквально поливали скалу из пулеметов и пули веером шлепались возле Макатахина.

Фетисов взглянул на море — барказ шел вправо.

— Засада-а-а! — закричал Фетисов, сложив рупором ладони.

— Засада-а-а! — кричали вслед за ним Парамошков и Макатахин.

Но тщетно они старались перекричать шторм. Барказ продолжал гибельный путь к бухте Борщевой.

Тогда Фетисов вскочил, срывая фуражку с головы и выхватывая из кармана платок.

— Что вы делаете, товарищ командир! — не своим голосом закричал Парамошков и схватил Фетисова за руку.

— Не мешай! — Фетисов вырвал руку, выпрямился во весь рост и часто замахал платком и фуражкой над головой. Он призывал барказ к вниманию: читайте семафор.

На носу барказа Алеша каской вычерпывал воду. Убило бокового гребца. Алеша подхватил весло и сел на место убитого. Но Бархатов, старший в расчете, приказал занять место убитого более ловкому и опытному матросу. Алеша снова вычерпывал вместе с другими воду из шлюпки.

Когда над обрывом выросла фигура Фетисова, Алеша выпрямился и машинально взмахнул перед собой руками; знак ответа.

Что-то случилось, если человек так смело, так безрассудно встал на виду у противника, под огнем, и пишет семафорной азбукой сигнал. Вскочили и другие десантники, отвечая человеку на скале.

Гончаров, сидевший на руле, скомандовал:

— Всем сесть! Легче грести! Горденко, читай семафор!

«Что же там случилось, какая опасность ждет барказ возле острова?»

Гончаров знал, что если барказ остановится, то станет мишенью для финнов. Барказ продолжал движение. Гребцы, сидя спиной к скале, взволнованно ждали.

Правая — косо вверх. Левая — косо вниз.

— «Л», — читал Алеша.

И все вслух повторяли:

— «Л».

Правая — косо вверх. Левая — по шву.

— «Е»… Ле…

Правая — прямо наотмашь. Левая — по шву.

— «В»… Лев…

Правая с трудом поднялась до уровня плеча. А левая…

Левая прижалась было по шву, будто человек повторил букву «В».

Но вот левая выронила фуражку и, подхватив правую руку за локоть, косо подняла ее до уровня буквы «Е».

— Леве… — повторил вслух Алеша.

И одновременно Гончаров, поняв, что в бухте опасность и надо идти левее, скомандовал:

— Правое — на воду, левое — табань!

Барказ круто повернул влево.

Алеша устоял на ногах, не отрывая глаз от фигуры на скале.

Платок, зажатый в правой руке, еще долю секунды трепетал на ветру, и человек упал.

Барказ пристал к сосне, окунувшей макушку в воду, у подножия скалы. Матросы ухватились за колючие ветви и подтянули под них барказ, как в укрытую гавань.

По черному, обугленному стволу, как по корабельному трапу, они поднялись до кривых, забитых буро-желтой землей и камнями корней и, раскачиваясь, как на турнике, один за другим перепрыгнули на скалу.

Алеша подбежал к обрыву, где валялась черная морская фуражка с позеленевшей золотой эмблемой.

Зажав рукой платок, лежал лейтенант Фетисов. Не верилось, невозможно было поверить, что лейтенант не чувствует прикосновения дрожащих рук Алеши, не видит, как тот кладет ему на грудь фуражку с позеленевшей эмблемой, не слышит грохота бури и жестокой войны, что он уже никогда не поднимется и не скажет с улыбкой, собираясь в новый десант: «Это дело нам по плечу…» Алеша, широко раскрыв глаза, смотрел в застывшее, спокойное лицо лейтенанта, и ему казалось, что Фетисов и теперь улыбается своей обычной доброй улыбкой, улыбается товарищам, ради которых пожертвовал жизнью.

— Командование принимаю на себя! — услышал Алеша глухой и будто сердитый голос Гончарова. — Заместителем назначаю товарища Бархатова.

Фетисова отнесли на барказ, и его место на скале занял Гончаров.

Рядом лежал Парамошков. Глотая слезы, он яростно долбил каменистую землю ножом.

Глава седьмая

На скале

Время шло за полдень.

На Эльмхольме продолжался бой. За этим боем, волнуясь, следили не только с Хорсена, но и с Ханко. Дальномерщики, наблюдатели всматривались в затянутое облаками августовское небо: продолжается ли перестрелка там, где горстка матросов обороняет скалу?

По вспышкам огня, по редким ракетам наблюдатели определяли: скала держится.

Погода была нелетной. Но что значила погода для летчиков, привыкших взлетать и садиться под огнем? Белоус считал, что обстановка даже благоприятствует полетам: противник, озабоченный событиями на островах, оставил аэродром в покое.

Истребители в ветреный дождливый полдень поднялись над Ханко, на бреющем проскочили к Стурхольму и обстреляли шюцкоровские шлюпки, спешившие с пополнением к Эльмхольмской лощине. Потом они бросились к северной части Эльмхольма и прошлись пулеметами до самой лощины, где разведчики Богданыча, пуская ракету за ракетой, обозначали линию нашего переднего края.